Нимфа - Мишель Яффе

— Я покажу тебе его, когда мы выберемся отсюда, — небрежно отозвался Криспин.

— Ты хочешь сказать, что знал об этом?

— Нет. И все еще не могу в это поверить. Но среди прочих секретов, которые утаивал от меня мой дом до сегодняшнего дня, оказалось несколько тайников с драгоценностями. Конечно, не таких… — Криспин обвел рукой комнату. — Но в каждом было по несколько очень дорогих вещей, в том числе и этот браслет.

Криспин отложил каталог в сторону и еще раз огляделся. И вдруг начал безудержно хохотать. Неудивительно, что ему послышался голос отца, когда они спускались по лестнице. Его дух наверняка по сей день охраняет эту тайну от постороннего взгляда. Дорогой Хьюго, совершенный, изысканный Хьюго, Хьюго, для которого были гостеприимно раскрыты все двери и женские объятия, Хьюго, которого все обожали, Хьюго — автор мудрых изречений, Хьюго — образчик дворянской чести, Хьюго — его отец, на которого Криспин никогда не был похож — оказывается, крал драгоценности. Что может быть лучше?

И что скажут на это тетушки? В этот момент в голове у Криспина настойчиво зазвучал предостерегающий голос, советующий поскорее уйти отсюда и не разглашать тайны, ему не принадлежащей, не рисковать фамильной честью. Криспин вдруг понял, что его отец был порабощен тетушками, как теперь и он сам, что «твой отец, наш брат, дорогой Хьюго» страдал от этой кабалы не меньше, чем теперь страдает его сын. И ужасная статуэтка на столе давала ему возможность сбежать от них, побыть одному.

И давала возможность получить удовлетворение. Проникнувшись новым чувством к отцу, испытывая к нему сострадание, Криспин широко распахнул ему свои объятия.

— Не волнуйся, отец, — сказал он вслух, — я не скажу об этом тетушкам. — И словно по волшебству, голос, тревожащий его, стих.

Криспин повернулся к Софи, но она стояла к нему спиной. Проглотив половину спаржи и все вишни, она сдула пыль с рубиновой диадемы и водрузила ее себе на голову. Затем просунула в уши подходящую пару серег и застегнула на шее стоячий воротник. После чего сбросила с себя шелковую рубашку и предстала перед Криспином полностью обнаженной.

Она была похожа на богиню, императрицу, небесное создание, сошедшее на землю, на сирену, колдунью — она была бесконечно, невыразимо прекрасна. Криспину захотелось прикоснуться к ней, дотронуться до ее кожи, чтобы убедиться, что это реальность — что она здесь, рядом с ним. Софи бросала вызов воображению Криспина, его разуму, способности что-либо понимать, во что-либо верить. Осыпанная рубинами, она сверкала и сияла, и этот свет проникал Криспину в душу.

Не в силах сдержать своего восхищения, он приблизился к Софи. Они прикоснулись друг к другу сначала издали, постепенно сближаясь. С каждым шагом Криспин освобождался от очередного предмета туалета, и наконец между их нагими телами не осталось преград. Они стояли совсем рядом, не в силах оторвать друг от друга глаз и напрочь забыв о еде.

Криспин расстелил шелковую рубашку на полу, и они легли на нее: Софи на спину, он рядом. Криспин протянул руку и нащупал рубиновое ожерелье — два крупных камня на золотой цепи. Раскачивая его как маятник, он провел им по ее груди, животу, прекрасному холму в излучине бедер.

Ощущение гладких камней и неровной поверхности цепи вызвало у Софи дрожь во всем теле. Она шептала имя Криспина.

— Криспин, войди в меня.

Эти слова прозвучали как-то особенно, и Криспин поспешил вкусить амброзию с ее пахнущих вишней губ. Их поцелуй сначала был легким и нежным, но постепенно наполнялся страстностью. Они целовали и ласкали друг друга как одержимые, стремясь не пропустить ни единой частички тела. Они упивались вкусом, запахом, ощущением друг друга и их тела жаждали продолжения этой любовной увертюры.

Их губы соприкоснулись, и она почувствовала, как Криспин движется внутри ее. Поцелуй становился все более ненасытным, яростным. Софи сначала медленно, потом быстрее стала двигаться кругами в такт ему. Она приподняла голову и потянулась вперед, чтобы Криспин мог целовать ее грудь.

Не отводя от нее глаз, он осторожно сжал губами розовый сосок. Едва прикоснувшись к нему, он оставил его ради второго. Лаская соски попеременно то языком, то губами, он добился того, что они затвердели. Софи застонала громче.

Она остро ощущала каждое прикосновение Криспина к своей груди, возбуждение горячими волнами растекалось внутри ее. Софи начала двигаться энергичнее, пользуясь свободой своего положения сверху.

Тусклый свет свечи дрожал в тысячах граней драгоценностей, которые их окружали, отражался в зеркалах, наполняя комнату разноцветным блеском. На груди у Криспина, на щеках Софи, на ее руках и шее плясали десятки крохотных радуг. Их слившиеся тела растворялись в водовороте цветных искр. Радуги преломлялись в тех местах, где их тела соприкасались, отскакивали от кончиков пальцев, дрожали на губах, окружали их огненным шлейфом. Сияющие камни падали с полок, чтобы присоединиться к их прекрасному действу, чтобы дать им свое благословение, благословение вора, давно отошедшего в иной мир.

Софи стиснула руку Криспина и сильнее сжала бедра. Он почувствовал, что отрывается от земли и парит в вышине. Его охватила всепоглощающая радость, для описания которой он не нашел бы слов. И Криспин вдруг понял, что у него есть все для того, чтобы быть по-настоящему счастливым.

Мало того что он ощущал безграничный, необычайный подъем, он испытывал огромное чувство благодарности к Софи. Женщина, которая была рядом, смогла дать ему больше, чем он осмеливался попросить, больше, чем он умел просить.

— Спасибо тебе, Софи, — прошептал он, едва придя в себя после того, как они одновременно достигли пика наслаждения. Никогда прежде Криспин не чувствовал себя настолько свободным, беспечным и живым. Он смеялся от полноты чувств, и Софи вторила ему, их смех заполнил Сандал-Холл, вырвался через трубы на крышу, поплясал на черепице и поднялся к солнцу, луне, звездам.

Когда смех затих, они нежно обнялись. И хотя они оба не могли знать, что узы, которые так счастливо соединили их, вскоре будут жестоко разрублены, их объятия были таковы, словно они предчувствовали эту опасность.

Они лежали неподвижно, соединив руки, их сердца бились в унисон. Криспин приподнялся и, подложив руку под голову, посмотрел на Софи. Он наклонился и поцеловал ее в кончик носа, однако его постигло разочарование — она даже не шевельнулась в ответ. Нужно было срочно что-то предпринять. Но прежде спросить ее кое о чем.

Криспин поцеловал ее в веко. Опять ничего.

— Софи, — прошептал он, — Софи, ты спишь? Молчание.

— Софи, — настойчиво повторил он и потерся ногой о ее бедро, — Софи, ты меня слышишь?