Средневековая Европа. Восток и Запад - Коллектив авторов

Нам остается только добавить, что испанский ученый Р. Альтамира-и-Кревеа, знаток права, стал одним из создателей Международного суда в Гааге[752], в деятельности которого принимал участие с 1922 по 1942 г. Отказавшись признавать режим генерала Франко, Р. Альтамира-и-Кревеа прожил оставшиеся годы в эмиграции. Он был дважды номинирован на Нобелевскую премию мира (1933, 1951) и воспринимался современниками как выдающийся историк и общественный деятель не только Испании, но и всего испаноговорящего мира.

Однако далеко не всегда контакты историков приобретали характер политического единомыслия. Нередкими были ситуации, когда на первый план выступали общность научных интересов и научное взаимодействие. В этом плане показательны отношения П. Г. Виноградова и мэтра английской медиевистики Фредерика У. Мейтленда (1850–1906)[753]. Многие историки, писавшие об этом уникальном английском медиевисте, отмечали такую особенность его научной карьеры, как отсутствие «школы» ученого в полном смысле этого слова. Вместо этого у историка оказалось множество учеников в разных странах, которые учились по его трудам. В то же время для самого Ф. Мейтленда знакомство и контакты с американскими специалистами в сфере истории права, равно как и с российским медиевистом П. Г. Виноградовым, оказались значимыми и решающими[754]. Общепризнанно, что именно общение с П. Г. Виноградовым, работавшим в английских архивах в середине 1880-х годов, стало поворотным пунктом в карьере Ф. Мейтленда как ученого[755]. Впоследствии он способствовал тому чтобы его русский коллега получил кафедру в Оксфордском университете. Интересно, что авторы биографий Ф. Мейтленда особенно отмечают его владение немецким языком, который он хорошо выучил, проведя в юности некоторое время в Германии. Это облегчало ученому коммуникации с коллегами на континенте, с одной стороны, и позволяло иметь непосредственное представление об особенности немецкого подхода к истории права и научности истории как таковой – с другой. По мнению некоторых исследователей, из всех выдающихся британских медиевистов (до 1970-х годов) только трое, вместе с Мейтлендом, свободно владели немецким языком[756]. Лингвистическая подготовка в российских гимназиях, дававшая знание не только древних, но и новых европейских языков (но не английского), создавала в итоге ту необходимую языковую базу, опираясь на которую, отечественные историки имели возможность расширять и совершенствовать свои исследовательские поля. Помимо прочего, свободное владение многими новыми языками способствовало упрочению авторитета и известности П. Г. Виноградова[757].

О подобном взаимодействии различных школ свидетельствует и судьба знаменитого петербургского медиевиста O.A. Добиаш-Рождественской (1874–1939). Ученица И. М. Гревса, она отличалась во время учебы на Бестужевских курсах не только особой талантливостью и интересом к средневековой истории. Молодой исследователь вовсе не бежал активной общественной жизни, в том числе во время студенческих волнений 1899 г. За организацию забастовки на Высших женских курсах она была исключена, и хотя вскоре восстановлена для продолжения обучения, но уже не могла считаться благонадежной. А в 1905 г. O.A. Добиаш-Рождественская участвовала в деятельности нелегального Всероссийского учительского союза, вела протоколы его второго съезда. Все это привело к тому, что она должна была покинуть место преподавателя гимназии[758]. И. М. Гревс так охарактеризовал воззрения своей ученицы: «Она была политически беспартийная, но оказалась деятельной общественницею, принимающей идею революционного долга (прежде всего в защите студенческих интересов)»[759].

Значительную роль в становлении ее исследовательских практик сыграли не только семинарии И. М. Гревса, но и прежде всего тот опыт и навыки, которые исследователь получила во время пребывания во Франции и учебы у таких маститых медиевистов, как Ш. В. Ланглуа (1863–1929) и Ф. Лот (1866–1952). Это были знаковые для французской исторической школы фигуры. Их отличала блестящая исследовательская техника, особое внимание к историческим источникам и способам их интерпретации[760]. Высоко оценивая труды Ш. В. Ланглуа, российский медиевист отмечала и другие черты ученого: «Вопреки характеру преобладающей мелочной, очень кропотливой работы он был человеком не только редко разносторонне образованным (он говорил и прекрасно писал на всех европейских западных языках и свой французский язык выковал из богатых стихий разнообразного национального выражения), но и широким, смелым, прогрессивным в своей мысли, совсем не (в обычном французском духе) чуждающимся «непохожего», открытым новому и «чужому», старый дрейфусар, он с величайшей жадностью ловил все широкое и далекое»[761]. В 1928 г. историк вместе с женой посетил Советский Союз, с интересом наблюдая строительство нового государства.

С семьей Ф. Лота O.A. Добиаш-Рождественскую связали также тесные дружеские отношения (речь идет о жене французского историка М. И. Бородиной-Лот, которая была дочерью академика И. П. Бородина и также занималась филологией и медиевистикой).

И опять мы должны подчеркнуть, что упомянутая нами когорта французских историков, включая также Э. Лависса (1843–1922), приняла самое непосредственное участие в реформе образования, которая проходила в конце XIX столетия во Франции. Это отмечала и O.A. Добиаш-Рождественская, когда писала о нем: «Особенности его личности – в следующих поколениях с возрастающим трудом вмещавшиеся в одну жизнь, тогда как Лависс сочетал их легко и естественно, – заключались в том, что под его профессиональными свойствами и привычками в нем жили сильные инстинкты государственного деятеля и государственного мыслителя очень широкого размаха… Особенности Лависса далее заключались в том, что в области своей профессии он был не только выдающимся ученым, но и редким педагогом, внесшим громадную энергию и настоящий талант в практические постановки и теоретические проблемы школьного дела»[762].

Действительно, речь шла о том, что в результате реформ Ж. В. Дюрюи, который был министром народного просвещения в 1863–1869 гг., стал возможен подъем системы образования во Франции. Постепенные изменения в сфере высшего образования, особенно поддержанные законом 1885 г., заключались в праве создавать новые свободные факультеты, появлении значительного количества стипендий для малоимущих студентов, строительстве новых университетских зданий. Сами университеты получили право владеть имуществом. Скоро уже отдельные факультеты начали объединяться в университеты, создавать нужные кафедры, избирать деканов и т. д. Учреждались советы университетов, которые, в частности, разрабатывали бюджеты учреждения, утверждавшиеся министром. Все эти новации, проходившие во Франции в 1880-1890-е годы, во многом способствовали тому, что французские университеты смогли, наравне с немецкими, гордиться уровнем подготовки своих выпускников и мастерством профессоров[763]. Как отмечала O.A. Добиаш-Рождественская, «в Париже был источник, около которого могла обновиться духом точного исследования и обычаем прикосновения к подлинному материалу французская наука. Это была Ecole des Chartes, учениками которой была поддержана и осуществлена реформа научной школы. Но если эти здоровые традиции, укрывшиеся в скромном и слишком специальном очаге, смогли лечь в основу обновленной высшей исторической школы – этим французское преподавание обязано той от верхов и до низов перестроившей школу реформе, которая осуществилась как радикальная мера государственной власти и как энергичная организационная и пропагаторская работа умело избранных ее агентов. Ими были наряду с самим министром народного просвещения Duruy [Дюрюи], несколько позднее – Ch.V. Langlois [Ланглуа], но более всего, быть может, находившийся в ту пору в самом расцвете научной и педагогической деятельности Эрнест Лависс»[764].

Эта борьба за доступную для масс школу, автономию и процветание университетов, за право женщин получать образование, не могла не вдохновлять O.A. Добиаш-Рождественскую, которая стала первой в России женщиной-магистр ом и профессором всеобщей истории.

Вдохновляющие примеры организации высшего образования в Англии, Дании, Германии и других странах, вовлеченность в них многих представителей отечественной науки, широкое знакомство с этим опытом российского общества (в том числе благодаря деятельности историков-«всеобщников») в немалой степени способствовали тому, что в России предпринимаются попытки воспроизвести эти новые модели. В 1901 г. М. М. Ковалевский и И. В. Лучицкий участвовали в организации в Париже Российской школы для студентов, изгнанных из университетов России за политическую деятельность. Лучицкий читал им лекции, в том числе об истории Парижской коммуны[765]. Это была попытка создать вольную школу по типу существовавших на Западе новых университетов[766]. Либеральную традицию в сфере высшего образования продолжали и многочисленные частные учебные заведения, особенно открытый в Москве в 1908 г. Народный университет им. А. Л. Шанявского[767], среди преподавателей которого было немало замечательных историков Запада.