Я дрался на Т-34. Третья книга - Артем Драбкин

– Эти с другого фланга. У них атака сорвалась, вот они и прыснули в стороны, кто куда. Их лейтенант сказал, что у них машина повреждена. Сейчас весь боекомплект выпустят и поедут в тыл на ремонт.

Т-34 стрелял еще минут двадцать, потом ушел в тыл, но по месту, где он стоял, немцы выпустили 15–20 снарядов, разорвавшихся близко от нас.

Обстрел прекратился, я вылез из танка. Вся маскировка сорвана, зенитный пулемет разбит, глушитель тоже, все ящики по левому борту искорежены, брезент разорван в нескольких местах!

Мимо пролетел снаряд, я поднял голову посмотреть, где он разорвался, и тут мне осколок, видно уже на излете, ударил в левую надбровную дугу. Кровь полилась по лицу и на гимнастерку. Чистяков обмотал мне голову индивидульным пакетом. Смотрю, а рядом с бруствером лежит неразорвавшийся снаряд от немецкой 105-мм пушки.

Снова замаскировали танк.

Опять Лосев по рации приказывает прибыть во вторую линию к Днепру. Дошел до «Шермана». Стоит комполка:

– Оказыватся, это тебя ранило? А мне доложили, что твоего механика задело. Как себя чувствуешь?

А я же был патриот и «дурак», так отвечаю:

– Нормально все, товарищ полковник.

– Держись, Матусов, ты у нас молодчина.

Потом достает из кармана квадратное зеркальце и говорит, мол, посмотри на себя.

Я глянул – и сам себя не узнал: все лицо в копоти, кровь запеклась на лице и на гимнастерке. И тут крики:

– Немецкий танк!

Комполка – мне:

– Давай беги к своему танку, ты к немцу ближе всех будешь!

Побежал к своим, мимо меня пролетел один снаряд, и, когда я уже почти достиг своего танка, в немецкую сторону «пошел» еще снаряд и попал прямо в немецкий танк, который загорелся, и в горящей машине стали рваться снаряды.

Наступила холодная ночь, нас «жрали» вши, и в три часа я пошел за кормежкой для экипажа. Полевая кухня стояла где-то за бугорком, «сопкой», я уже слышал, как звякают котелки, разговоры, громкий шум, как немцы кинули сюда мины. Разрывы, дым, я закашлялся, смотрю, а одна неразорвавшаяся мина торчит в земле возле меня. Шум прекратился, все мины упали по эту сторону сопки, никого не задев у кухни. Я подошел – стоят солдаты, говорят, еще не сварили, вот, стоим, ждем. Я встал в очередь, мне налили в котелок гороха, кинули три дежурных кусочка мяса.

Вдруг кто-то меня подзывает:

– Товарищ лейтенант, идите сюда.

Сидит старшина, наливает мне полфляжки водки, дает «высокую» банку консервов, пару грудочек сахара и пару сухарей, говорит:

– Это ваш доппаек.

А я тогда и не знал, что есть офицерский дополнительный паек. Я его впервые получил. Принес еду в экипаж, и мы первым делом открыли консервную банку, в ней оказалось завернутое в пергаментную бумагу сало, шириной в две моих ладони, да такое красивое – сантиметр сала, сантиметр мяса. Для нас это был шикарный деликатес, съели его под стопку водки, а опостылевший нам горох не тронули, и так эта каша уже в печенках сидела. Попили водички, которую механик принес из Днепра.

Утром немцы пошли в атаку, без артподготовки. Наша пехота открыла огонь, я начал стрелять из пулемета, но вдруг пулемет замолчал. Оказывается, одна гильза застряла в стволе, как бы приплавилась к нему. Мы с Чистяковым не смогли ее извлечь из пулемета.

Я стал по рации вызывать ротного, но на связь вышел наш помпотех Савиных и, услышав, что у нас приключилось, пообещал, что скоро доставят запасной ствол.

Уже в сумерках пришел какой-то солдат, принес в брезентовых чехлах два запасных ствола и сразу испарился. Я передал стволы Чистякову, он посмотрел на них и сказал, что стволы не подходят к нашему пулемету, они от английского танкового пулемета «Беза» (стоявший на некоторых танках в полку), а у нас на танке – бельгийский «Браунинг». Что делать? Вдали за нашими окопами стоял подбитый «Валентайн», днем его хорошо было видно, и я решил ночью пробраться туда и снять пулемет с подбитого танка. Даже не подумал, что вдруг на нем стоит не тот пулемет. Но тогда я был «настырный глупец», упрямый парень, и если что задумывал, то обязательно делал.

О своем намерении я ничего экипажу не сказал, и, когда Чистяков ночью ушел за нашим «обедом», я тоже вылез из танка, добрался до низины, увидел силуэт танка и пополз к нему. Из-под танка меня тихо окликают. Я сказал, что свой, заползаю, а под днищем три наших пехотинца вырыли себе окоп.

Через открытый люк залез в танк, снял пулемет с цапфы, взялся за ствол, надавил, развернул на 45 градусов, и ствол оказался у меня в руках и по виду подходил для нашего, вроде такой же, длиной где-то 60–70 сантиметров.

Пополз назад, сбился с дороги, наткнулся на труп, потом встал в полный рост и добрался до своего танка.

Поменяли ствол, и мой танк снова стал в полном боевом снаряжении. По рации передают, чтобы мы утром были готовы к атаке, по сигналу красных ракет. Передали открытым текстом, и немцы тоже все, конечно, слышали.

Мы дозарядили пулеметные ленты, укомплектовали еще несколько ящиков со снарядами. Оставалось еще два ящика патронов, но среди них не было трассирующих. Говорю Мыколе, чтобы проверил работу мотора и прогрел его, и он что-то долго возился с переноской, свет есть, а мотор не заводится. Он пробовал несколько раз, ничего не получилось. Я подумал, что он чего-то мудрит.

Стал по рации передавать свои позывные, на связь вышел ротный, и я доложил ему, что у нас мотор не заводится, прогреть его не можем. Ротный ответил, что пришлет помпотеха, старшего лейтенанта Савиных.

Ждали помпотеха долго, он появился ночью, залез в башню, я с переноской рядом. И тут Савиных достает пистолет и направляет его на старшину Васильева и говорит:

– Тебя, сукин сын, трибунал судить будет!

И выясняется, что Васильев специально перерезал провода, а Савиных в этих делах, видно, был опытным человеком.

Старший лейтенант приказал Чистякову взять автомат, отвезти Мыколу в штаб и сдать под охрану. Васильев стал бледным, как стена. Помпотех пообещал прислать другого механика-водителя. Они ушли…

Я в загородке мотора открыл круглый ящик, и действительно – два провода аккуратно перерезаны. И когда эта сволочь успела сделать такое, ведь мы с Чистяковым вылезали из башни, только когда снимали и чистили гильзоулавливатель от стреляных гильз?

И тут я вспомнил, как начштаба назвал Мыколу дезертиром на мосту, и как механик крутанул танк в песках перед посадкой на понтон, так с танка аж гусеница слетела, и как в атаке развернул танк без команды, и как все время просился к Днепру за водой. Все сложилось один к одному, как стеклышки в калейдоскопе. Что интересно, но ведь мои команды он выполнял беспрекословно, меня всегда называл «лейтенант», хотя я был только младшим лейтенантом, и вообще, разве мог я подумать, что он сознательно пытается увильнуть от боя… Ошибся я в этом человеке.