Антициклон - Григорий Игнатьевич Пятков

— сказал Кацев и решительно поднялся с планширя. — Расправляй, братва, плэчи, сэйчас рыбу сдавать будэм!..

5

Вначале, сквозь сон, Погожев слышал, как прогрохотала якорная цепь, сотрясая весь сейнер. «Значит, мы уже сдали рыбу и пришли в бухту Ласпи», — уяснил себе, не просыпаясь, Погожев. О том, что остаток ночи проведут в Ласпи, они договорились с Осеевым еще с вечера.

Потом до его слуха докатилось что-то похожее на шелест книжных страниц и перешептывание. Погожев приоткрыл глаза. В каюте стоял полумрак. Настольная лампа была сверху чем-то затенена. Свинцовая усталость так сморила Погожева, что он не в силах был повернуться на бок и посмотреть, кто же там с кэпбригом.

— Это, кэп, я читал... И это тоже. Помнишь, ты мне давал ее еще на хамсовой путине. Когда в Ковше норд-ост пережидали.

«Кажется, Витюня?.. Так вот он откуда черпает свои познания о различных селахиях», — догадался Погожев и одновременно удивился, зная, как ревностно оберегал кэпбриг свою библиотеку от случайных читателей. А у кэпбрига, как казалось Погожеву, с поммехом особой дружбы не было. Иногда даже наоборот, доходило до серьезных стычек. Вот и разбери этих рыбаков.

— Тогда что ты хочешь? — спросил Осеев с раздражением в голосе.

— Помнишь, ты рассказывал о дельфинах. Книжка каких-то американцев, которые приручают дельфинов.

— Так бы сразу и сказал. Эта, что ли? — прорывался хрипловатый басок Осеева.

— Во, она точно!.. Тише, кэп. А то Георгича разбудим.

— Его сейчас не разбудишь, хоть из пушки пали, — сказал Виктор, но перешел на шепот, который ему плохо удавался.

— Что верно, то верно, ухайдакали мы Георгича, — согласился Витюня и совсем уже тихо зашептал: — Здоровьишко-то у него ни к черту. Вишь как весь на войне исполосован. Надо нам его того, поберечь малость. Мужик он, оказывается, мировецкий...

«Вот и до моей особы дошла очередь». И на разморенном дремотой лице Погожева промелькнуло что-то вроде иронической усмешки.

— Ну, я потопал, кэп, — прошептал Витюня. — С часок всхрапнуть надо.

Отдаленно, сквозь сон, Погожев слышал, как укладывался на диване Осеев. И — тишина, тишина. Ни звука на палубе, ни всплеска за бортом сейнера.

А затем снова грохот якорной цепи. Значит, наступило утро, и они уходили из бухты.

Погожев спустился с койки. Постель кэпбрига уже была пуста. Погожев распахнул дверь каюты и увидел, как по глади залива навстречу сейнеру быстро надвигалась скалистая громада мыса Айя, одетого в косматую папаху из реликтовых сосен, ярко освещенную первыми утренними лучами солнца. Пологие берега бухты все еще тонули в утренней дымке. Таинственно темнели заросли древовидного можжевельника. То тут, то там гигантскими муравейниками возвышались густолистые японские туи. Вцепившись корнями в скалистые уступы, причудливо раскинули свои изогнутые стволы земляничные деревья-бесстыдницы.

— Красотища-то, Леха, обалдеть можно! — воскликнул Погожев и так потянулся, что у него хрустнули суставы.

Леха пристроился на комингсе камбуза и чистил картошку. В ответ на восторженные слова Погожева он лишь прищурил глаза и наморщил нос в улыбке.

— Вот куда мы привезем наших болгарских друзей! — вдруг осенило Погожева. — Покажем им эту красотищу. Ласпи по красоте не уступит Ропотамо. Не уступит ведь, Леха?

— Дюже красиво, — согласился Леха. И, помолчав, спросил: — А они и вправду до нас приедут?

— А как же, — заверил Погожев.

Сейнер шел вдоль хорошо знакомых им скалистых берегов. Рыбакам здесь были известны не только каждый метр берега, но и морского дна. В зимнее время они приходили сюда ставриду ловить. А ближе к весне — кефаль, барабулю, камбалу. До родного причала было каких-нибудь три часа хода, если идти полным. Но какой же уважающий себя рыбак заявится домой без рыбы, если вокруг тебя идет лов. Погожев посмотрел на спардек. Осеев, стоя за штурвалом, шарил биноклем по утренним водам моря в поисках скумбрии.

6

Когда «подсушили» дель, то увидели, что в неводе скумбрии не густо. Зато полным-полно было «сала». Скумбрия паслась на медузах. Невод был забит студенистой массой. Рыбаки на чем свет проклинали медуз, но невод тянули. Тут уж ничего не поделаешь, бывает и такое. Невод тяжелющий, словно в него попала вся рыба Черного моря.

— И чего на нее, сволочугу, плана нет. Глядишь, в передовики бы выскочили, — ворчал Витюня.

На медузу хорошо смотреть с прогулочной шлюпки. Когда медуза в зеленоватой летней морской воде лениво пошевеливает синими бахромистыми краями колокола. Но когда медузы сбиваются в многочисленные скопления — красоты мало. А радости — тем более. Особенно рыбакам.

Леха с тревогой косил глазки на растущий на палубе ворох «сала» и упавшим голосом говорил:

— Тут скумбрии и на муган не будэ.

— Не унывай, Леха! Если мало будет рыбы, медузами дополучишь! — с деланной серьезностью успокаивал кока Витюня, одновременно придерживая поднятый из-за борта сетчатый черпак китала, полный белесого студня. — Знаешь, какой из медуз кисель — закачаешься!

— Та пишов ты! — зло отмахнулся от Витюниных шуток Леха. Коком завладело беспокойство, что он может заявиться домой без хорошего мугана. Такого он не мог перенести даже в мыслях.

Уже на ходу сейнера рыбаки наскоро рассортировали улов: рыба — здесь, медузы — за борт.

— Нэ более тонны, — определил на глаз количество скумбрии Сеня Кацев. Глаз у него в этом деле наметанный. — Нэ густо. Если учесть муган, то и тем более. — Сеня стоял, широко расставив ноги, перед горкой рыбы, по пояс голый, с сигаретой в уголке губ. — По паре десятков на брата, лады? — сказал он о мугане и окинул взглядом столпившихся вокруг него рыбаков.

— А шо так мало? — возразил Леха. — Стильки рыбы пиймалы, а всего «по паре десятков».

Все повернулись в сторону кока. Одни — с каким-то настораживающим интересом, другие — с нескрываемым презрением во взгляде.

— Слышь, Леха, забирай мой пай, — вдруг произнес Климов. — Правда, забирай. Мне она все равно ни к чему.

— Як же «ни к чему»? — растерянно пробормотал Леха, но в глубине его глазок засветилась плохо скрываемая радость. — Ну, спасиби...

— И мою тоже забирай!

Погожев даже своим ушам