Никита Хрущев. Реформатор - Сергей Хрущев

О содеянном генерал Батицкий никогда не сожалел.

Так закончилась эпоха Берии.

60 лет спустя

Некоторые современные историки представляют инициативы Берии началом реформ, поворотом от кровавой диктатуры к умеренно-демократическому управлению. На чем они основываются? В том-то и дело, что в обоснованиях они не нуждаются. Нереализованное будущее — благодатный материал в руках наделенных фантазией, историков, его можно лепить, как заблагорассудится. Доказывать что-либо бессмысленно. Фантазии — на то и фантазии, чтобы не требовать доказательств. Эти люди творят свою, альтернативную историю.

Я не могу себе представить Берию демократом. Антисталинистом? Безусловно, да. Сталина он ненавидел. Реформатором? Возможно, но очень своеобразным реформатором. А вот демократом — никогда. Естественно, что это всего лишь мое мнение, но мнение человека поколения, кое-что повидавшего, воспринимающего события тех лет изнутри как часть своей собственной судьбы.

Человек умный и хитрый, Берия понимал, что без временных послаблений ему власть не удержать. Да и опыт такой уже у Берии поднакопился. После низвержения Николая Ежова и воцарения в 1938 году на Лубянке Берии Сталин на время ослабил репрессии, дал стране глоток воздуха, чтобы потом с новой силой взяться за старое.

Да, Берия развенчал бы Сталина, попытался бы договориться с Западом, но он не занялся бы строительством пятиэтажек и вообще жилья, целиной, — судьба и жизнь людей его интересовали, если они оказывались ему полезны. Как и Сталин, Берия относился к людям как к строительному материалу. Раньше или позже, а вернее, в точно рассчитанное время, он начал бы сгонять народ в новые концлагеря, превращать «человеческий материал в лагерную пыль».

Последнее время стало модным повторять, что все они там, наверху, одним миром мазаны, одинаково народной кровью запачканы. Это так и не так. Сталин старался повязать кровью всех своих соратников, заставлял всех «вкруговую» подписывать расстрельные списки. На заседании Политбюро Сталин расписывался первым и пускал лист с перечнем обреченных по кругу. Попробуй не подпиши! Не расписывались только те, кто по счастливой случайности в тот день отсутствовали. В этом смысле отцу повезло, в период работы в Москве он до Политбюро не дорос, а после переезда на Украину в большинстве заседаний не участвовал. В результате его подписи на расстрельных постановлениях нет.

Но подпись под приговором еще не главное, внутреннее содержание человека проявлялось не в коллективе, а когда он действовал в одиночку. Одни из соратников Сталина по мере возможностей не усердствовали, старались смягчить репрессии, к их числу принадлежал и отец. Другие, особенно Каганович и Молотов, услышав команду «Фас!», в угоду «хозяину» проливали море крови, даже много больше, чем от них требовали. Но только Берия наслаждался, лично пытая, избивая арестованных, особенно своих недавних друзей и знакомых. Таким был его образ жизни и его способ управления страной — через страх и пытки, пытки и страх. На этом он вырос и к этому не мог не вернуться. Дело тут, как мне представляется, не в политической целесообразности, а в патопсихологии.

Никита Сергеевич и Георгий Максимилианович

Итак, в день ареста Берии началась эра Хрущева. Главенство отца обозначилось сразу. Теперь при разъезде с различных мероприятий отцу подавали первому ЗИС, остальные члены Президиума ЦК толпились рядом, пожимали ему на прощание руку. Дверца лимузина захлопывалась, и только тогда разъезжались остальные. А вот в газетных публикациях тогда еще не перешли к упоминанию фамилий членов Президиума ЦК в алфавитном порядке, отец оставался на третьем месте, после главы правительства Маленкова и партийного старожила Молотова. По существу это ничего не значило. Только вводило в заблуждение зарубежных советологов, вычислявших расстановку в советской иерархии по тому, кто рядом с кем стоит во время праздничных демонстраций на Мавзолее и в каком порядке перечисляют в газетах имена советских лидеров.

С исчезновением Берии Маленков буквально прилип к отцу. Продолжались наши совместные семейные прогулки, правда, теперь не по улицам Москвы. Их обоих начинали узнавать, набегала толпа, пожимали руки, передавали письма, что-то выкрикивали, что-то просили. Гуляли за городом. Если раньше мы заезжали к Маленкову, то теперь он сам все чаще приезжал в Огарево, вместе с отцом наблюдал за закладкой на зиму силоса в Усовском колхозе, присев на корточки и прищурив глаз, выверял параллельность рядков квадратно-гнездовой посадки картошки и кукурузы. Затем они прогуливались по окружавшим дачу заросшим березняком пригоркам, походя обсуждали происшедшие за день события, о чем-то договаривались, прикидывали, что обсудить на еженедельном, проводимом по четвергам, заседании Президиума ЦК. Маленков пока еще председательствовал, но повестку дня определял теперь отец. Конечно, не всю повестку. Она включала до семидесяти пунктов, в том числе вопрос назначения на не очень значительные должности, командировок за рубеж… Повестку дня в целом собирал воедино аппарат, докладывал Хрущеву и после его одобрения рассылал участникам заседания. Во время прогулок теперь больше говорил отец. Маленков внимательно слушал, периодически поддакивал. С каждым днем тон отца становился все более менторским, а Маленков все заметнее превращался из собеседника в слушателя. Происходившая метаморфоза, казалось, его абсолютно не тяготила, более того, устраивала. Наверное, так это и было, всю свою карьеру Георгий Максимилианович никогда ничем не руководил, всегда служил при ком-то: заведовал кадрами при Сталине, охотно записывал в блокнот произносимые вождем слова. Сначала они конкурировали с Молотовым, но Маленков постепенно оттеснял патриарха.

После XIX съезда партии на посиделках у Сталина он остался единственным «летописцем».

Я совсем не хочу представить Маленкова техническим секретарем. Человек умный и изворотливый, он интриговал, нередко побеждал в аппаратной борьбе. Достаточно вспомнить так называемое «Ленинградское дело». Тогда он и Берия, вернее Берия и он, ловко «устранили» из сталинского ближнего круга быстро набиравших силу Кузнецова и Вознесенского. Однако когда приходила пора принимать самостоятельные, особенно рискованные, решения, Маленков пасовал, инстинктивно искал выход в консенсусе, вычислял большинство и присоединялся к нему. Большинство заменяло ему спину «хозяина». Консенсус хорош, когда в стране ничего менять не требуется. Поиск консенсуса в условиях перемен — смерти подобен. Лидер перестает лидировать, плетется в хвосте изменчивых настроений большинства и неизбежно терпит поражение.