Опасно для жизни - Фридрих Незнанский

— Работаем, Слава. Просчитываем варианты.

— Значит, опять Смакаускас?

— Он, Слава.

— Эх, опоздали мы на день с пистолетом.

— Не время сейчас, Вячеслав. Звоните Нино, пудрите мозги любыми способами. В том же духе: разговорчивые депутаты все сидят и сидят.

— Разберемся. Я так понял, что заложница — это попутчица твоя по поезду?

— Да. Все, Слава. Время идет.

— Хорошо. Будем звонить. Удачи вам.

— Спасибо. Турецкий вернулся к столу. Говорил главврач:

— Административный корпус, где висит гобелен, на ночь закрывается. К тому же в вестибюле сидит вахтерша. Второй выход из подвала заколочен. В здании, которое арендуют «Новые технологии», всю ночь горел свет. На всех этажах. Видимо, там работала ночная смена. Вряд ли преступник…

— Спасибо, Михаил Валерианович, — перебил его Гоголев. — Я полагаю, следует построить осмотр помещений следующим образом: должны быть задействованы сразу три группы, досматривающие здания. Мы можем производить осмотр под видом сантехников. Как раз отопительные сезон начинается. Проверка отопительной системы. В каждой нашей группе должен быть человек из вашего подразделения, Вардан Вазгенович. Чтобы люди видели знакомые лица. В первую очередь досматриваем административный корпус, строящиеся корпуса, те, что на ремонте, и корпус, где работает Денисова. Преступник мог взять ее уже в вестибюле здания. Досматриваются подвалы и чердаки. Я так понял, Вардан Вазгенович, что вновь строящиеся корпуса — самые высокие?

— Да, — ответил Мирзоян. — Оба дома — девятиэтажки. Гоголев с Турецким снова склонились над схемой.

— Я думаю, снайпера надо сажать на эту крышу, — Гоголев ткнул в один из квадратиков-девятиэтажек. Турецкий кивнул. — Вардан Вазгенович, соберите своих людей. Нам потребуются три человека. Всем будут выданы бронежилеты.

— Я тоже пойду! — храбро выпятил грудь Мирзоян.

— Хорошо. Александр Борисович, вы согласны с планом действий? — официально обратился к Турецкому Гоголев. Саша кивнул. Он был рад, что рядом высокопрофессиональный оперативник. — Вам… — продолжил Гоголев.

— Мне, — перебил его Турецкий, — придется сидеть здесь. Координировать, так сказать, действия. Принимать поступающую информацию. Ограждать Михаила Валериановича от контактов с сотрудниками. Главврач удивленно поднял брови и густо покраснел.

— Не обижайтесь. Ваши сотрудники уже знают о исчезновении Денисовой. Любое непродуманное слово может стоить ей жизни. Люди ведь общаются между собой. Есть телефоны и так далее. Повторяю еще раз — вся операция проводится под видом проверки теплокоммуникаций в преддверии начала отопительного сезона. Ну что, Виктор Петрович? Кажется, все? Гоголев кивнул, глянул на часы.

— Начинаем через пятнадцать минут. В девять ноль-ноль, — сказал он.

Нино Свимонишвили бесцельно бродила по пустой квартире. Сергей ушел на работу. Следовало сохранять видимость спокойствия. Вано еще два дня назад сообщил, что уезжает к другу на дачу.

— Я не в силах выносить эту обстановку в доме, — сказал он матери, отводя глаза.

— Конечно, поезжай, — через силу улыбнулась Нино. — Только адрес оставь. Вдруг ищейкам что-нибудь понадобится. Все-таки мы находимся под подпиской о невыезде. Она еще раз улыбнулась и провела рукой по густым волосам сына. Вано отстранился.

«Он обижается на меня, — думала о сыне Нино. — Действительно, я мало уделяю ему внимания сейчас. Но должен же он понимать, в каком положении Тамрико. Он может уехать за город, а ее жизненное пространство ограничено камерой. В конце концов, она его сестра, он должен сострадать».

Нино все бродила по квартире, трогая вазы, безделушки. Она все ходила, ходила по квартире. Было девять утра. Зазвенел телефон. Нино бросилась к нему, схватила трубку.

— Нина Вахтанговна? — спросил мужской голос, который она тотчас узнала.

— Да, — выдохнула в трубку женщина.

— Это Грязнов. Смакаускас поставил нам слишком жесткие условия, — без предисловий начал Вячеслав. — Дело находится на контроле у генерального прокурора. В данный момент прокурор занят с депутатами Госдумы.

— О чем вы говорите? — как бы не поняла Нино.

— Я говорю о похищении женщины, которое организовал ваш телохранитель. Вы, понятно, ничего не знаете, — усмехнулся Вячеслав.

— Не знаю, — жестко ответила Нино. — Если организовано какое-то похищение, то и ищите то, что похищено. Почему вы звоните мне?

— Мы, конечно, ищем. Смешно было бы вас обманывать. Но к сожалению, шансов найти похищенное, как вы выразились, в таком большом городе, как Петербург, мало. А уж в пределах одного дня и вовсе невероятно. Поэтому я прошу вас сохранять спокойствие. Думаю, где-нибудь к тринадцати-четырнадцати часам решится вопрос об освобождении Кантурия из-под стражи. В соответствии с ходатайством, заявленным ее адвокатом. Мы позвоним вам тотчас же, как дело решится. Но пока оно не решилось, я прошу вас связаться со Смакаускасом. Чтобы он не порол горячки. Наши люди из Петербурга звонили ему. Тамара Кантурия будет выпущена из СИЗО только после того, как похищенная женщина скажет в трубку, что она жива. Если у Альгериса сдадут нервы раньше и с женщиной что-либо случится… Мало того что Кантурия останется там, где сидит. Мы возьмем и вас.

— Интересно за что? — прошипела Нино. — Я понятия не имею, где Альгерис. Он исчез. Если он кого-то похитил, это его личная инициатива. Я не имею к этому отношения. Но если это так, что ж, значит, еще остались настоящие мужчины, способные защитить женщину!

— Похитив другую женщину? — перебил ее Вячеслав. — Сейчас не время для дискуссий, — явно сдерживал он себя. — Я сказал то, что сказал. И прошу вас принять мои слова к сведению.

В трубке раздались короткие гудки. Нино вышла на кухню. Мерно капала вода из крана. Этот звук очень раздражал Нино. Она подошла к раковине и изо всех сил закрутила кран.

Мерно капала вода. Где-то в другом углу подвала явно подтекала какая-то труба. Наташа вспомнила, что есть такая китайская пытка — жертве на голову падают капли воды. Никакой боли. Просто капает вода. Кап… Кап… Кап… Говорят, от этого очень быстро сходят с ума. Похоже! Надо разговаривать. О чем угодно, лишь бы не слышать звука падающих капель. Она опять посмотрела на сидящего напротив мужчину. Он дремал. Даже всхрапнул.

«Конечно. Устал, бедняжка, — со злостью думала Наташа. — Караулил ее всю ночь в кустах. Жаль, что не зима на дворе». Кап… Кап… Кап…

Наташа посмотрела на часы. Десять утра. В ее распоряжении два часа жизни. Если ее не найдут.

Саша понял ее слова. На это ясно указала интонация его голоса. Но ведь она сказала только то, что смогла сказать. Больница огромная. Более двадцати зданий. Конечно, они начнут искать ее с главного корпуса, где висит гобелен с собакой. Потом пойдут по пустым корпусам — строящимся или ремонтирующимся. Так поступила бы она на их месте. Успеют ли они добраться сюда до двенадцати? И что будет, когда доберутся? Может, этот боров здоровенный вообще проспит все на свете? Нет, так только в кино бывает. Вернее, бывало раньше. В каких-нибудь послевоенных фильмах про советских разведчиков. Вот там действительно глупый немец мог проспать все бесстрашные действия красивого советского разведчика. А этот не проспит… Наташа посмотрела на спящего Альгериса, на лежащий на столике-доске пистолет. И отвернулась. Надо чем-то себя отвлечь… Стихи, что ли, читать… И она начала тихонько шептать первое же, что вспомнилось из Бродского.

Я входил вместо дикого зверя в клетку… —

шептала Наташа. Но когда она дошла до заключительных слов:

…Но пока мне рот не забили глиной,Из него раздаваться будет лишь благодарность, —

к глазам Наташи подступили слезы.

Нет, надо что-нибудь элегическое, приказала она себе. Ну вот это:

Нынче ветрено и волны с перехлестом.Скоро осень, все изменится в округе.Смена красок этих трогательней, Постум,Чем нарядов перемена у подруги…

Но и в этом прелестном «Письме римскому другу» были очень грустные строки:

…Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,Долг свой давний вычитанию заплатит.Забери из-под подушки сбереженья,Там немного, но на похороны хватит…

Нет, так нельзя. Эдак я разревусь сейчас белугой, подумала Наташа. Нужно вспомнить что-нибудь веселое, незатейливое. Вот хоть из Левитанского:

Мучительно хочется рисовать.Повсюду тюбики рассовать.О поющее, как свирель,название — акварель…

Но память тут же подсовывала другие строки этого поэта:

Вот человек среди поляпал, и глаза опустели.Умер в домашней постели,выбыл из вечного боя.

Он уже в поле не воин.Двинуть рукою не волен.Больше не скажет: — Довольно!Все. Ему больше не больно…

— Мне больно! — тихо сказала Наташа, дернув затекшей прикованной рукой. Звякнули наручники. Альгерис открыл глаза.