Чужая истина. Книга вторая - Джером Моррис

удивлённое лицо точно в небо. — Ты стережёшь друга. Давно. Потому и не уходишь, верно? Чёрт побери, да простит мне саггио, это охереть как грустно. — По-настоящему расчувствоваться мешала некоторая тревога. Он точно знал, что эдак выгнуться самостоятельно, вывернув голову ровно наоборот, у старика бы не вышло. Даже упав с осла, не такого уж и высокого. — Ладно, Ушастый, из тебя всё одно ни слова не вытянешь. Давай помянем хорошего человека, да вернём в лоно Вечного. Сам бы он не хотел тут мёрзнуть. Или кормить собак.

Осёл жадно пил воду из собачьей миски. Невзирая на ненавистный ему запах псины, выдул в минуту половину козьего меха, выпил бы и ещё, но запасы были рассчитаны на всех. Пока Эйден копал могилу, пришлось привязать его к дереву. Осёл волновался, кричал, ходил вокруг и норовил лягнуть волкодава. Псы же быстро поняли, что скотина, хоть громкая и вредная, теперь принадлежит хозяину, и жрать её нельзя. Провозившись не больше часа, прискорбно опытный и с хорошей лопатой, Эйден спустил тело на дно глубокой ямы, прочитал, как смог, молитву извечному Лему, и засыпал его жреца. Надеясь, что старик упокоился как следует, обложил получившийся холмик камнями особенно густо, чтобы вернувшиеся звери не потревожили покоя.

Ночевали в пяти милях к востоку, там, где встретили воду. Несколько разломов в скальной породе, длинных и тонких, не шире локтя, цвели радужной плёнкой и пованивали тиной. Своеобразное болотце, узкое, что можно перешагнуть, и около сотни шагов в длину. Непохожее на живописный оазис. Но жажда, как и всегда, была максимально убедительна. Кипятя в котелке воду, Эйден гадал, не пропоносит ли всё его зверьё с такого источника. А если да — обойдётся ли лишь поносом. Гадал, наблюдая, как осёл, нашедший где-то змею, с аппетитным чавканьем втягивал её в пасть. Сильные челюсти работали энергично, гладкая тушка рывками поднималась в топку.

— На здоровье. — Пробормотал алхимик, не торопясь снимать с огня котелок. Осёл поднял верхнюю губу, вроде бы вполне довольный, и снова прильнул к мутному болотцу.

Тухловатая вода и свежая змея, а также жухлая окрестная травка и колючий кустарник, подействовали на скотинку живительно. На утро Ушастый, это имя быстро прилипло к ослу, выглядел помолодевшим и свежим, полным сил зверем. Тягловым зверем, как решил Эйден. Безымянные псы, вне всякого сомнения, единогласно одобряли решение и совершенно не заботились об отсутствии имени. Теперь они могли идти, как им и полагалось по природе, на некотором отдалении, обозревая всю картину унылого пейзажа и держа в поле зрения всё своё куцее стадо. Ветер гнал по тропе мусор, шуршала сухая листва, шелестели ломкие кусты, шептала пыль под ногами.

Как только высокое небо начало сереть, Эйден озаботился поиском достойного места для стоянки. Окружающая сушь пахла так, будто манила новые ливни. Насколько он помнил, а помнил не вполне твёрдо, ведь в прошлый раз тут правил не он, где-то неподалёку была деревенька. Возможно, притаилась меж тех холмов. Можно было рискнуть и дойти, проверить, или же потратить время и силы на оборудование укрытия. Рассудив, что даже найдя деревню — можно не найти крова, он свернул в лавровую рощицу. Толстые жёсткие листья лавра выглядели живее всего здесь. Вечнозелёные, они не поддавались засухам, подтоплениям, умеренным холодам полуострова. Найдя неглубокую нишу в скале рыжего известняка, Эйден нарубил молодых деревьев, приготовив сразу и высокий шалаш, и толстую упругую подстилку. Затянул ветви конусом, покрыл крепким тентом, укрепил на верёвочные растяжки, как только возможно, ожидая ещё и злого ветра. Животные, не хуже чувствующие непогоду, поумерили свою независимость, придержали возможную неприязнь, и вместе укрывались под свесом скалы. Осёл с левой стороны от свежевыстроенного шатра, брезгливо пожёвывая слабо ядовитые ветки, псы — с правой, свернувшись двумя лохматыми клубками в красноватой известняковой пыли, точно выбрав место на склоне, куда не должна была достать вода.

Начавшийся ливень скоро породил ручьи, которые, крепчая и торопясь к низине, за неполный час срослись в один мощный, быстрый поток. В двадцати шагах от шалаша фактически появилась река. Бурлящая вода несла с собой ветки, кружила листья. Эйден, умевший развести костёр хоть в бурю, руками поправлял нагревающиеся камни, будто устраивая удобнее небольшой робкий огонёк. Глядя через него на новорождённую речушку, он, впервые за очень долгое время, «дышал с огнём». Скрестив под собой ноги, обратив к пламени опущенную ладонь правой руки, придерживая предплечье левой, он медитировал или дремал, грезил или планировал.

Очередной рыжий лист, вертясь и мелькая, ныряя и выплывая на свет, пронёсся мимо. Его несло издалека. Как и многие тысячи прочих. Его, Эйдена, несло также. Бурным потоком, тихим течением, порывистым ветром или чужой волей. Салагат говорил об этом. Голосом создавая силу, способную подхватить, погнать, понести вперёд. Куда именно? Что было тем морем, в которое и должны впадать все без исключения реки? Или же не все, ведь некоторые были обречены заблудиться, забрести в безвыходную низину, загнить и иссохнуть меж старых камней. Оставляя после себя только треснувшую скорлупу грязи. Тот лист уже унесло очень далеко, обратно к дереву не вернуться, а весна, что сменит зиму, будет чужой весной. Она перешагнёт истлевшее прошлое не оборачиваясь, не зная жалости и сомнений. Салагата не хватало. Его мудрого слова, голоса, звучащего глубоко в голове, по-собачьи любопытного взгляда.

Гибкая лавровая ветвь качалась перед глазами, ветер гудел в зелёных кронах рощи. Ветвь эта, свежая и сильная, не отличалась от многих других, но была мертва, срублена. Она иссохнет нескоро, и даже тогда останется зелёной, покуда не лишится последних листьев. Мэйбл была живее всех, кого он только знал в своей жизни. И всё же умирала, страдала и чахла много лет подряд. А погибла окончательно, вот ведь слепой случай, от руки мальчишки.

Слепые случайности ослепляли случайных людей. Целыми семьями, как Амато, а то и городами, народами, поколениями. Цветущий край обезлюдел и захирел на глазах. И за странным, изматывающим противостоянием стояли не ветры с течениями, а чья-то осмысленная воля. Кто-то извне решил и воплотил это, осадив полуостров, ухватив Вал точно глотку, стискивая стальной хваткой, давя, но не ломая шеи. За пальцы в железе платили золотом. У Эйдена тоже было золото. Хватит ли его, человека и металла, чтобы разжать те пальцы?

Костёр стрельнул искрами, рой ярко-красных «пчёл», взвившихся над жаром, отразился отсветами в глазах. И тут же пропал, оставив в восприятии неуловимые зеленоватые тропки, быстро тонущие в тенях. Эйден провалился в видениях глубже, снова смотря вслед