Дикие сердцем - Виктория Клейтон

— Почему ты вернулся домой?

— Ностальгия, — засмеялся Вер. — Банально, не правда ли? Я не был дома целых двенадцать лет. Не было и дня, чтобы я не вспоминал родные места, их особенную красоту. Я видел почти все чудеса света, но ни одно не могло сравниться с Падвеллом. Думаю, что никакие красоты мира не могут сравниться с родиной. Здесь я впервые узнал, что такое надежда, страсть, вера, радость. — Вер взглянул на меня и передернул плечами. — Как глупо, должно быть, звучат мои слова.

— Нет, не глупо. Грустно.

— Грустно? — Вер растерянно улыбнулся, повернулся ко мне спиной и принялся рассматривать портрет Гитлера.

— Ты ведь не собирался возвращаться? — продолжила я, осмелев.

— Когда я покинул Англию, то сказал себе, что не вернусь никогда. Это была та цена, которую я должен был заплатить за боль, причиненную близким. — Вер неожиданно засмеялся. — Гай сказал, что ты рисуешь. Что ты думаешь об этом уродстве?

Мы обсудили зализанную челку, короткий нос и абсурдные усики.

— Ужасно, хотя, вероятно, это и послужило толчком для массового сумасшествия и всего, что за этим последовало, — я указала на крохотные безумные глаза. — Он словно играет на сцене. Пытается избавиться от ненавистного образа маленького, серого, скучного, некрасивого человечка.

— Ты считаешь, что низкая самооценка послужила причиной безумных поступков?

— А что еще остается думать о человеке, который возводил гигантские арены, устраивал грандиозные парады, страдая гигантоманией? Многие полагают, что Гитлер мог гениально манипулировать толпой, но когда я вижу его лицо, то понимаю, что безумная эйфория не имеет ничего общего с расчетливым манипулированием. Он на самом деле верил в то, что говорил. До тех пор, пока не остался наедине с таблеткой цианида.

— Если б только нельзя было так легко обманывать себя!

— В этом случае ты бы вернулся домой гораздо раньше?

Вер обернулся и с удивлением посмотрел мне в глаза.

— Да, именно об этом я и подумал.

— Что же изменило твою точку зрения?

— Не знаю, на самом деле не знаю. Шесть месяцев назад я занимался тем, что высаживал саженцы красного дерева: ровные ряды маленьких деревьев под палящим тропическим солнцем и высоким прозрачно-синим небом. Я думал о величественных дубовых лесах, поросших влажным мхом, о небе Англии, затянутом низкими свинцовыми тучами, — темное грозное небо, которое через мгновение преображается и начинает мягко светиться. Я вспоминал реку, мою реку. Я жаждал увидеть холмы, долину; услышать пение птиц по утрам. Желание вернуться не оставляло меня ни на секунду. Мне понадобилось немало времени, чтобы продать дом, завершить накопившиеся дела и попрощаться с друзьями. Путешествие на ледоколе стало последней попыткой доказать себе, что именно я являюсь хозяином своей судьбы, что я никуда не тороплюсь, ничто меня не гонит. Но все это время единственным моим желанием было… — Вер сделал паузу. — Знаешь, нацистам не помешало бы привлечь тебя на свою сторону. Им не понадобились бы пытки и жестокие допросы. Ты смогла бы разговорить и спартанца, — когда Вер иронизировал, его сходство с Гаем было разительным.

— Спартанцы? Это не те ли спартанцы, которые выражали свои мысли лаконично?

— Спартанцы знамениты содержательной и краткой манерой разговора. Филипп Македонский[65] угрожал им в послании: «Если я вторгнусь в Лаконию[66], то разрушу ее до основания». Спартанцы ответили одним словом: «Если». — Веру удалось отвлечь мое внимание. — Кажется, я отнимаю у тебя время. Пора выбираться из этой духовной Голгофы, — голос Вера был почти не отличим от голоса Гая, лишь немного глубже.

— Но мне на самом деле интересно.

— Я слишком много говорил о себе. Ты, должно быть, замерзла, и я тебе наскучил. Воспользуемся лифтом?

— У нас нет выбора — ключи у Вернера в кармане.

Так как лифт был очень тесным, мы стояли, прижавшись друг к другу. Жемчужная пуговица на груди Вера находилась на уровне моего носа. Мне пришлось поднять голову и смотреть в потолок, чтобы пуговица не отпечаталась на коже. Вер смотрел поверх моей головы.

Я почувствовала, что должна продолжить разговор.

— Ты собираешься остаться здесь надолго?

— Надеюсь, навсегда. А ты, ты собираешься остаться надолго?

— Не знаю, честное слово, не знаю. Поначалу я планировала переждать здесь лишь несколько дней. Я все еще не могу собраться с мыслями.

— Ты не выглядишь растерянной.

— Да. — Воцарилась тишина. Вер опустил глаза, а потом быстро взглянул на меня. Я подумала, что будет справедливо немного рассказать о себе. — Я потеряла веру в то, что способна принимать решения.

— Неужели?

— Я гордилась тем, что решительна и хорошо разбираюсь в людях. Ошибка, которую я совершила, — не хочу утомлять тебя деталями — до основания разрушила уверенность в себе.

— Думаю, ты прошла через мучительный процесс духовной эволюции. Честертон[67] как-то сказал: «Только сумасшедший абсолютно уверен в себе». В этих словах я часто находил успокоение.

— Надеюсь, что я не выгляжу сумасшедшей?

— Не более, чем я.

Лифт медленно поднимался, мотор тарахтел. Я заметила, что Вер оставил часть подбородка небритой. Треугольник колючей щетины контрастировал с воротником накрахмаленной рубашки. Вер, очевидно, почувствовал мой взгляд. Он поднял руку и прикрыл подбородок.

— Я уже позабыл о подобных вещах. Последние несколько лет я провел в Венесуэле, помогал создавать сельскохозяйственный кооператив. Смокинг, цилиндр и галстук-бабочка не являлись там предметами первой необходимости.

— Тебе понравилось в Венесуэле?

— Прекрасные люди, замечательная страна, но было нелегко.

— Чем ты собираешься заняться дома?

— Мы несколько раз беседовали с Гаем о том, что мне следует взять бразды правления в свои руки. Эта идея целиком принадлежит Гаю. Меня волновало, как Гай воспримет мое возвращение. Не увидит ли он во мне помеху. Я никоим образом не желал бы, чтобы брат видел во мне угрозу. Но Гай настаивал, он говорил, что только старший брат должен управлять поместьем. Кажется, мой младший брат стал святым. — Я вспомнила, как Гай говорил о своем нежелании заниматься сельским хозяйством и работать вообще. — Я постараюсь, чтобы брат никогда не испытывал финансовых трудностей.

Гай ни за что не поверит, что на него свалилась такая удача. Я решила, что должна сменить тему разговора.

— Хлоя была твоей собакой?

— Мне нелегко далось решение оставить ее. Гай обещал присматривать за собакой. Я не ожидал увидеть ее живой. Удивительно, что Хлоя помнит меня. Кажется, и ты ей не безразлична.

С тех пор как Вер вернулся, Хлоя делила свое время между нами поровну. Она прибегала в коттедж на несколько часов, а затем мчалась обратно в Гилдерой Холл.

— Думаю, что она разрывается между нами, — посетовал Вер. Я впервые подумала о том, что Хлоя никогда не выказывала привязанности к Гаю. Вер замолчал на несколько секунд, а затем продолжил: — Мы должны убедить собаку остаться с тобой. Ты ведь нуждаешься в защите. Сможешь открыть дверь?

Лифт наконец-то оказался наверху. Двери никак не открывались. Нам пришлось искусно маневрировать, чтобы поменяться местами. Вер старался не слишком прижиматься ко мне. — Здесь должен быть особый рычаг. А, вот и он…

Выйдя из лифта, мы оказались в кухне. Мисс Глим стояла, низко наклонившись над раковиной. Ее руки были по локти опущены в мыльную пену. Каково это — провести свою жизнь, так и не разогнув спины, обслуживая более удачливых и богатых? Каково это — не иметь ни малейшей возможности распоряжаться собственным временем? Каково это — безнадежно любить человека, который демонстрирует привязанность и благодарность лишь изредка, повинуясь минутной прихоти? Мне стало жаль несчастную мисс Глим. Я надеялась, что она не заметила того, что я почти не притронулась к двум последним блюдам.

— Благодарю вас за прекрасный ужин, мисс Глим, — начала я. — Могу себе представить, как вам тяжело управляться одной. — Сисси усердно терла мочалкой тарелки, словно не слышала меня. — Вер, согласись, еда была изумительной. — Я обернулась в надежде на поддержку. Но Вер уже исчез…

Глава 28

— Почему ты не сказал Веру, что не любишь возиться на ферме? Твой брат полагает, что ты — воплощенное благородство.

В субботу утром я сидела на подоконнике, подставив лицо солнечным лучами, и штопала шторы. Работа была деликатной: тонкий шелк и вышитые золотом дубовые листья не оставляли права на ошибку. Гай расположился за столом и уплетал тост, который принесла Прим, намазав его маслом и джемом.

— Если Вер думает обо мне хорошо, то и я начинаю так думать. В чем проблема?

— Но ведь это неправда. Ты не имеешь права его обманывать.