Марид Одран - Джордж Эффинджер

— Какого шайтана тебе надо, грязный бродяга?

— Воды, — выдавил я.

— Воды ему! Плати или проваливай!

— Однажды мусульманин спросил у Пророка — да будет на нем благословение Аллаха, — какое благороднейшее дело может сделать человек. Ответ был: «Дать воды тому, кто жаждет». Вот я и прошу этого у тебя.

— Попроси у Пророка. Я занят.

Я кивнул. Я и не ожидал от этого хама ничего хорошего. Опершись о стену, я налег локтем на прилавок. Со стороны казалось, мне никак не найти места, чтобы стоять прямо.

— Ну, что тебе еще? Я же сказал — убирайся.

— Вот дырявая голова, — проворчал я, будто бы вспоминая. — Ведь у меня есть для тебя кое-что. — Я полез в карман джинсов и вытащил блестящий круглый камень. — Это то, что искал тот человек? Я нашел его неподалеку. Это он?

Старик попытался выхватить камень из моей руки:

— Где ты взял? Верно, на улице? На моей улице. Значит, это — мое.

— Нет. Я нашел его. Он…

— Он просил меня найти этот камень. — Хозяин уже смотрел вдаль, высчитывая прибыль от награды.

— Тот человек сказал, что заплатит за камень.

— Это так. Слушай, у меня есть его адрес. Что толку тебе в камне без адреса?

Секунду-две я подумал.

— Ты прав, о шейх.

— А зачем мне адрес без камня? Итак, вот мое предложение: даю тебе за камень двести динаров.

— Две сотни? Но он сказал…

— Он сказал, он даст мне тысячу. Мне, а не тебе, пьяный дурак. Понимаешь? Бери две сотни. Когда в последний раз у тебя было двести динаров?

— Давно.

— Да уж верно, давно.

— Дай мне сначала деньги.

— Дай мне сперва камень.

— Деньги.

Старик что-то проворчал и отошел. Достал из-под прилавка ржавую кофейницу. В ней была тонкая пачка денег; он отсчитал двести динаров старыми, потертыми купюрами.

— Вот, держи и убирайся к чертовой матери! Я взял деньги и сунул в карман. Затем отдал камень Хишаму.

— Если ты поторопишься, — сказал я, заплетающимся языком, несмотря на то, что сегодня не был пьян и наркотиками не баловался, — ты его догонишь. Автобус еще не ушел. Старик ухмыльнулся:

— Позволь мне преподать тебе урок дальновидного бизнеса. Уважаемый человек предложил мне тысячу динаров за камень ценой в четыре тысячи динаров. Что мне лучше — взять награду или продать камень за полную стоимость?

— Продажа камня вызовет осложнения, — сказал я.

— Об этом я сам позабочусь. А теперь проваливай. Чтоб духу твоего здесь не было.

Ему не пришлось повторять свои слова дважды. Уходя из старой кофейни, я отключил свой модификатор. Не знаю, где Халф-Хадж достал его: на нем был малаккский ярлык, но я не думаю, что подобная электроника редкость. Это был модуль-дебилизатор: когда я связался с ним, он съел половину моего интеллекта и сделал меня нескладным полудурком, едва способным даже на эту роль. Когда он отключался, мир внезапно возвращался в мое сознание, и это походило на пробуждение от смутного наркотического бреда. Я всякий раз досадовал на себя еще с полчаса после выключения модификатора. Я презирал себя за то, что согласился носить его, я ненавидел Сайда за то, что он уговорил меня это сделать. Сам-то он со своим драгоценным самомнением в жизни не стал бы носить его. Поэтому роль балбеса досталась мне, несмотря на то, что у меня было вдвое больше внутричерепных модификаций окружающих нас личностей и с избытком всяких задатков, делающих меня зверски талантливым сукиным сыном; меж тем как с этим модди мне приходилось опускаться до уровня овоща.

В автобусе я сел по соседству с Саидом, но не горя желанием разговаривать с ним: не хватало мне еще выслушивать его издевки.

— Что мы получили за этот кусок стекла? — спросил он. Он уже вставил настоящий бриллиант на место в свой перстень.

Я молча отдал ему деньги. Эта была его игра и его деньги. Впрочем, сейчас это меня занимало меньше всего. Я даже не знаю, почему я пошел с ним на это дело. Естественно, не из-за того, что он заявил о своем отказе ехать со мной в Алжир, если я не сделаю этого.

Саид пересчитал деньги:

— Две сотни? Всего-то? Последние два раза мы срывали больше. Ну, да и черт с ними, в Алжире мы сможем спустить на две сотни динаров больше. Слушай, поедем в Касбу? Местные мальчики с глазами газелей и не догадываются, что приближается к ним этой ночью, пахнущей лимоном.

— Старый вонючий автобус к ним приближается, Саид.

Саид посмотрел на меня своими большими глазами, потом засмеялся.

— Ты не романтик, Марид, — сказал он. — С тех пор как твои мозги опутаны проводами, ты стал скучен.

— Как насчет того, чтобы вздремнуть? — Мне не хотелось больше разговаривать, и я притворился, что собираюсь заснуть. Я закрыл глаза и слушал, как подскакивает и грохочет по разбитой мостовой автобус, как без конца спорят и смеются пассажиры вокруг меня. В провонявшем бензином салоне было тесно и душно, но старый автобус час за часом приближал меня к разгадке тайны. В моей жизни наступал момент, когда мне предстояло понять, кто же я такой на самом деле.

Автобус остановился в городе Барбара, Аннаба, и в салон залез старик с седой бородой, продающий абрикосовый нектар. Я взял нектар для себя и Халф-Хаджа. Абрикосы — гордость Мавритании, и этот сок был первым знаменованием моего приближения к дому. Я закрыл глаза, вдыхая нежный абрикосовый аромат, затем глотнул густой сладости. Саид залпом опрокинул свою порцию и ограничился кратким «спасибо». Похоже, он даже и не почувствовал вкуса.

Дорога извивалась к югу от темного невидимого побережья в сторону города Константины. Хотя было уже поздно — приближалась полночь, Я сказал Саиду, что хочу сойти с автобуса и поужинать. У меня с полудня во рту не побывало ни крошки.

Константина построена на высоком и крутом известковом уступе, это единственный древний город в Восточном Алжире, переживший столетия иностранных нашествий. Правда, меня сейчас занимало одно — еда. В Константине есть местное блюдо под названием «хорба бейда бел кефта» — суп с фрикадельками, который готовят с луком, перцем, куриными потрохами, миндалем и корицей. Я не пробовал его лет, наверное, пятнадцать, и меня ничуть не заботило, что мы можем опоздать на автобус, после чего придется сутки ждать следующего; я был твердо намерен отведать этого супа. Саид решил, что я рехнулся.

Я съел свою порцию, и, должен признаться, это было объедение. Саид молча наблюдал за мной, потягивая чай. Мы успели на автобус. Я ощущал себя восхитительно, согретый чувством сытости, приправленным ностальгическим жаром. Я занял место у окна, надеясь, что увижу знакомый ландшафт, когда мы будем проезжать через Джиель и Мансурию. Конечно, за окном, как и в моем кармане, не было видно ни зги, кроме луны и пылко сверкающих звезд. Все же я притворялся, что могу отметить вехи, означавшие мое приближение к Алжиру, городу, где провел большую часть детства.

Когда вскоре после восхода солнца мы наконец доехали до Алжира, Халф-Хадж энергично затряс мое плечо и вывел из полудремы. Я и не заметил, как уснул, отчего чувствовал себя омерзительно.

В голове трещало битое стекло, а в шее был ущемлен какой-то нерв. Я вытащил аптечку и заглянул внутрь. В каком состоянии лучше въезжать в Алжир: галлюцинирующим, обдолбанным и в припадке сомнамбулизма или трезвым субъектом, но с тяжелой головой и ноющей шеей? Принятие решения было делом непростым. Я выбрал свободу от боли, но в ясном сознании, поэтому проглотил восемь таблеток соннеина. Таблетки стерли головную боль и все прочие неприятные ощущения, и я с грехом пополам перекантовался из автобуса в такси на остановке в Мустафе.

— Смотрю, ты уже под балдой, — заметил Саид, когда мы уселись на заднее сиденье. — Я велел шоферу подбросить нас к общественному инфоблоку.

— Я под балдой? Ты видел меня когда-нибудь под балдой в такую рань?

— Вчера. Позавчера. Позапозавчера.

— Я имею в виду любые «когда-нибудь», кроме трех последних. Да я с тонной опиатов в крови действую лучше, чем большая часть людей без них.

— Оно и видно.

Я уставился в окошко такси.

— Зато, — сказал я, — у меня еще осталась целая куча дэдди.

Такой электроники, как у меня в башке, не было ни у кого из арабов. Взять, к примеру, дэдди, контролирующие функции гипоталамуса, — с ними мне не были страшны ни усталость, ни голод, ни жажда, ни боль. Или дэдди, повышающие восприимчивость пяти чувств.

Марид Одран, Силиконовый Супермен.

— Знаешь, — сказал я, задетый язвительностью Саида, — я долго боялся электроники, но теперь не могу себе представить, как я раньше обходился без нее.

— Тогда какого черта ты по-прежнему отравляешь свой мозг наркотиками? — спросил Халф-Хадж.

— Я от природы несколько консервативен. Кроме того, когда я убираю дэдди, я чувствую себя ужасно. На меня сразу обрушиваются боль и усталость.