Все еще здесь - Линда Грант

Не забытыми, мама. Клянусь тебе, не забытыми.

Джозеф

Звонит телефон, и ты хватаешь трубку, заранее готовясь к неприятностям, — такая уж у тебя работа, что нежданный звонок в девяти случаях из десяти означает какую-нибудь неприятность. Сильнее всего донимают меня художники. Ох уж эти художники! Все твердят, что я ни черта не понимаю в искусстве, что такую-то картину ни в коем случае нельзя вешать так-то, или так-то, или на такой-то стене, требуют, чтобы я объяснил свой замысел во всех подробностях, но стоит мне раскрыть рот, начинают вопить, что о таком убожестве никогда и не слыхивали. Подробностями я их не балую — впрочем, как и всех прочих ливерпульцев. Я не из тех, кто, начиная постройку, вешает на воротах картинку с подписью: «Вот что получится, когда я закончу». На фиг, на фиг. Пусть их, помучаются любопытством. Однако в последнее время звонки почти прекратились, проблемы, можно сказать, сошли на нет, и я уже вижу свет в конце тоннеля — дату окончания строительства. И все благодаря Алике. На следующий день после нашего с ней разговора о Майкле я снова сидел в «Старбакс», пил кофе, стараясь особенно не налегать на пирожные с кремом, и поджидал Сэма, с которым мы договорились вместе сходить на встречу с подручным Брайана Хамфриза. И вдруг запищал мобильник: у Сэма что-то случилось, надо срочно ехать в суд, ничего не выйдет, он постарается перенести встречу на другой день. Как раз в этот момент я заметил, что мимо дверей идет Алике, помахал ей рукой, пригласил к себе за столик, сказал, что сегодня свободен, так что, может, пообедаем вместе? И тут мне как в голову ударилр: а почему не сходить на встречу вместе с ней? Эта девчонка никого и ничего не боится, и мне чертовски хочется взглянуть, как она будет управляться с гангстерами. Сперва Алике принялась отказываться: она, мол, уже не та, давным-давно не имела дела с подобными людьми, сейчас ей это не под силу; но я не жалел сил на уговоры, и в конце концов она согласилась «просто сходить со мной, посмотреть, что из этого выйдет». И мы отправились вместе на Вуд-стрит, где располагался ночной клуб нужного мне человека, парня по имени Ричи Силвестер.

По дороге я спросил Алике, как прошел обед с новообретенным кузеном.

— Узнала много нового, — ответила она. — Знаешь, внешность часто бывает обманчива. Кажется, что о человеке с первого взгляда все ясно, а потом обнаруживаешь, что ничего о нем не знаешь.

— Не знаю. Я привык и о зданиях, и о людях судить по внешности — и обычно не ошибаюсь.

— Неужели у тебя нет секретов? Личных, я имею ввиду.

— Да нет. Разве что какая-нибудь ерунда, о которой я сам давно забыл.

— Скелетов в шкафу? Скрытых фобий? Неврозов?

— Ни единого. А у тебя? По-моему, в наше время у каждой женщины есть какой-нибудь невроз.

— Не без этого. Я безумно боюсь заболеть. Чуть где-то кольнет — бегу к врачу.

— Знаешь анекдот? Приходит мужик к врачу, а тот ему говорит: «Вам осталось жить три месяца». А потом предъявляет счет на тысячу долларов. Умирающий говорит: «Да вы что, я не успею собрать столько денег!» А врач ему: «Ну ладно, даю вам еще три месяца».

— Старый анекдот.

— В следующий раз постараюсь разжиться чем-нибудь поновее.

Мы сворачиваем с Болд-стрит на Консерт-сквер, и Алике пускается в воспоминания. Здесь, говорит она, всегда было тихо, а вот всего в квартале отсюда много лет назад кипела жизнь. Там располагались галантерейные магазины, и ее мать, стуча каблучками по мостовой, приходила туда за шляпками, туфлями и сумочками. А в двух шагах отсюда, вон на той улице, стояли рядком лавки с небойкой торговлей: чайная, магазин парикмахерских принадлежностей, секонд-хенд, пивная для моряков с генуэзских торговых судов, магазин кухонного оборудования для китайских ресторанов на Дьюк-стрит. Где все это теперь? — говорит она. Пришли времена запустения; дома превратились в руины, сквозь полы их прорастает трава, в окна кидают камнями дети, в опустевших комнатах находят приют бродяги и наркоманы, а люди, что когда-то жили и работали здесь, — кто знает, что с ними сталось? Ушло, все ушло…

Мы подходим к дверям, над которыми призывно мигает неоновая вывеска «Клуб Севилья», и я нажимаю на кнопку звонка.

— Чувствую себя полным идиотом, — говорю я. — Для таких мест я устарел лет на двадцать.

— Не льсти себе, на тридцать.

— Что, так хреново выгляжу? — Стандартное представление о вежливости англичанок к Алике явно не относится; она не боится резать правду-матку, и мне это нравится. — Наверное, пора мне поучиться британской скромности.

— Почему бы и нет? В конце концов, нам есть отчего скромничать.

Нам все не открывают, и я начинаю колотить в дверь кулаками.

— Эй, кто-нибудь дома? Наконец дверь распахивается.

— Ну, я. А вы кто такие?

— Господи боже, что это у тебя на физиономии?

— А ты кто такой, мать твою?

— У меня назначена встреча с мистером Сильвестером.

— Так это ты Джозеф Шилдс?

— Ну да.

— А Сэм Ребик где?

— Я Алике Ребик, сестра Сэма.

— Ну ладно.

У этого парня, который нам открыл, на щеке вытатуирована свастика! Мать-перемать! Куда я попал? — думаю я. Во что я ввязался? А Алике как будто ничего и не замечает.

Парень вводит нас в просторную комнату с низким потолком и отсыревшими обоями. В уголку пара полуодетых девиц с «конскими хвостами» на затылках — стриптизерши, судя по всему, — наклеивают себе накладные ногти, устрашающие багровые приспособления с золотыми цветочками и сердечками. Еще одна девица в другом углу занимается гимнастикой: кожаный гимнастический пояс на ней очень напоминает старинные корсеты. Сам Ричи Сильвестер сидит за антикварным письменным столом: при нашем появлении он не встает и не протягивает руки. Не знаю, что имеет в виду Алике, уверяя, что внешность обманчива: по моему опыту, у большинства людей просто-таки крупными буквами на лбу написано, что они собой представляют и чем живут, а многие настолько мелки, что, сколько в них ни копайся, кроме этого поверхностного слоя, ничего не сыщешь.

Такие, как этот Ричи, встречаются повсюду; у нас в Чикаго они тоже есть. В младенчестве они плохо едят и вопят без устали, в школе кое-как переползают из класса в класс, и к десяти годам их обычно признают неспособными к обучению. Однако отсталыми их не назовешь: эти туповатые ребята прекрасно знают, с какой стороны у бутерброда масло, и свою выгоду не упускают. И их трудно за это осуждать — каждый о себе заботится как может. Посмотрите на этого Ричи: на нем тренировочный костюм «Адидас», белоснежные кроссовки, фальшивый «Ролекс» на запястье, а прилизанные волосы так блестят, словно он вылил на них целый тюбик геля (вполне возможно, что так оно и есть). Черты лица мелкие, мальчишеские. Вялый рот, невзрачный курносый нос, тускло-зеленые глаза. Шрамы на шее, татуировки на пальцах. Он очень старается напугать, прямо из кожи вон лезет, чтобы показать, какой он крутой и опасный, но я-то вижу его насквозь: он просто пустышка, ничтожество. Маленький человечек с невыразительной физиономией и плоской душой.