Наследница двух родов - Юлия Григорова

у меня привычку к превозмоганию боли, что может помочь при любом исходе”. Неужели, это было на самом деле? Но почему я не помню? Тут картинка сменилась, и я увидела продолжение видения, то, как я обернулась на Хенорпа, встретилась с ним взглядом, а он медленно и аккуратно поцеловал меня. Закрыв глаза и тряхнув головой, отгоняя это наваждение, я снова посмотрела на собеседника, не понимая, что за обрывки событий всплывают в мыслях. Ведь ничего такого никогда не было, мы с ним никогда не целовались, не обнимались, и единственный частый физический контакт, который между нами был, это перебирание моих волос. Голова начинала идти кругом, боль усиливалась, но теперь она стала настолько привычной, что я перестала обращать на неё внимания.

– Ты сказал, что это единственный способ заставить моего отца проявить себя, и это выработает у меня привычку к превозмоганию боли, что может помочь… – повторила я слова из видения и отрицательно покачала головой. Схватившись за неё руками и буравя волосы пальцами, я окончательно во всём запуталась.

– Что может тебе помочь, когда Венториэль проникнет в твою голову и попробует захватить власть над телом. Это должно было помочь победить его и загнать вглубь твоей головы, запереть там. Забавно, что помогло в другом ключе, но помогло, – кивнул Хенорп, я же выставила руку вперёд и сделала шаг назад, пятясь от него. Уставившись в лицо собеседника, я не хотела верить в услышанное, не хотела думать об этом, но выбора не оказалось.

– Ты хотел вселить его в меня, и этим спасти от предстоящего уничтожения мира. Ты для этого отправил меня к Вильгельмским, зная, что он там, в одном из них, и надеялся, что моё появление заставит отца проявить себя и показаться тебе во всей своей красе. Ты знал, что он будет делать, пытаясь ослабить меня и надеясь довести до такого состояния, когда сможет вселиться, вне зависимости от одного зелёного глаза, но когда он вселился в Эрика в момент моего спасения, ты не нашёл ничего лучше, чем бросить меня рядом с ним, и не появляться, в надежде, что он справится сам. Но он не справился, и ты решил заманить меня туда, куда сможешь прийти сам и помочь ему, – последние слова я едва слышно прошептала, однако Хенорп прекрасно услышал их.

Сделав шаг вперёд, он протянул руку, но я снова отступила, а перед глазами мелькали воспоминания несуществовавших моментов. Вот его губы спускаются с моей шеи ниже, касаются ложбинки между грудей. Холодные пальцы ложатся на талию, скользят по ней, вызывая волну мурашек и заставляя все волоски на теле приподниматься от растекающихся волн наслаждения.

– Что за бред? – выругалась я, закрывая глаза и пытаясь отогнать эти наваждения, появившиеся так не вовремя. От них меня бросило в холодный пот.

– Ты не права, дорогая моя, очень во многом. Ты так ничего и не поняла, даже сейчас, – тяжело вздохнул он и опустил глаза на фибулу в своей руке. – Это не бред, это воспоминания, которые я был вынужден тебе стереть перед твоим пленением Вильгельмскими. Мы не знали, кто именно будет пытать тебя и будет ли он задавать вопросы, оттого я стёр из твоей памяти всё, что не следовало знать никому, особенно Богам. Сейчас божественная сила постепенно разрушает твой разум, стирает стены, которые я воздвиг, скрыв эту память, и возвращает её тебе отрывками. Я могу вернуть всё, если хочешь, и ты всё поймёшь, либо сила Риана сделает это постепенно.

Я смотрела на него, не веря своим ушам, но всплывающие перед глазами картинки тех ситуаций и моментов, которых не происходило, сводили с ума. Казалось, какая разница, что я помню, раз я сейчас лежу на кровати и теперь никогда не очнусь, не увижу дочь и не смогу спасти её. Но для меня это было важно, была важна правда, ведь я всегда верила, что Хенорп на моей стороне вовсе не потому, что собирается использовать для спасения Венториэля. Я слепо верила ему, ведь он этого заслуживал.

– Наоборот, я всё поняла, раз даже ничего не помня, влюбилась в тебя снова, несмотря ни на что, – сказала я, сделав шаг вперёд и замерев прямо перед ним. Стоило это сказать, и, как назло, перед глазами снова всплыли воспоминания, которые я видела впервые. Всё случилось в этой самой библиотеке, должно быть, потому я проснулась здесь. Я ощущала прикосновения, поцелуи, движения и не могла прогнать, не могла остановить. На губах собеседника всего на секунду появилась улыбка, если её вообще можно так назвать. Просто дёрнулись уголки губ и снова опустились, вернув лицу серьёзное выражение. Протянув руку, он коснулся моего виска, и я всё вспомнила, буквально за секунду, и эти воспоминания тяжестью легли на моё сердце, ведь теперь я знала, что имел в виду Хенорп. Я и правда всё испортила.

– Это не я собирался спасти твоего отца, поселив его в твоё тело, дорогая моя, это была ты сама, – озвучил он то, что и так теперь крутилось в моей голове. Оторвав глаза от фибулы, Хенорп посмотрел на меня, а затем сделал разделяющий нас шаг, нагнулся и поцеловал, так и не убрав руку от виска.

Мы искали фибулу вместе, но эти воспоминания были стёрты, оставив мне лишь скучное изучение книг и безобидные беседы. На самом деле мы обследовали всё дно реки, протекающей на территории моей страны, а для этого Хенорпу пришлось на некоторое время почувствовать себя простым человеком, подобным мне, ведь сил здесь он лишился. Каждая ночь принадлежала нам, и он сводил меня с ума одним непринуждённым видом и загадочными речами, так и не притронувшись ко мне. Зато после моего возвращения в поместье он ни в чём себе не отказывал, как и мне.

Когда мы узнали, что фибула была замечена в столице страны Вильгельмских, то он сразу сказал, что в ней моего отца уже нет, и его разум свободно перемещается между людьми, оставляя за собой дорогу из трупов. Мы должны были заставить его проявить себя, и я была лучшей приманкой для этого. Что ещё разум моего отца мог желать больше, чем бессмертное тело? Тогда-то мы и решили отправить меня к Вильгельмским и позволить Венториэлю показать себя. Мы не знали, что он в принце, но ожидали пыток и истязаний из-за склонности Винсента к таким вещам. Нам было это на руку, ведь только если я буду достаточно готова и перестану чувствовать боль, то смогу подавить разум отца