Для фортепиано соло. Новеллы - Андре Моруа

— Автомобильная авария… Его привезли домой вечером, без сознания… А он уехал утром такой счастливый… его только что повысили по службе.

— Он был чиновник?

— Нет… Большая химическая фабрика. В тридцать семь лет он стал третьим лицом в деле. Может, очень скоро стал бы большим руководителем.

— У вас есть дети?

— У меня нет даже этого утешения.

Они подошли к главному входу. Старший сторож поздоровался с ними немного игриво.

— Вот, — сказал он своему помощнику, когда они отошли подальше, — эта парочка… О, так-то оно и лучше… А?

В следующий четверг, словно отныне это уже было договорено, они, после того как посетили могилы своих близких, вместе пошли к выходу. Этьенн рассказал о своей жизни. Он учитель старших классов в большом лицее в Париже; еще он пишет. Один журнал даже предложил ему стать их литературным обозревателем.

— Когда моя жена умерла, я начал писать пьесу. А сейчас не могу заставить себя вновь приняться за нее.

— Нужно, — сказала она. — Ваша жена не одобрила бы этого.

Он оживился:

— О, это уж точно! Она подталкивала меня на этот путь.

Мадам Констан сказала, что тоже любит театр. У нее даже есть кое-какие работы по словесности, неожиданно успешные: две — для экзамена на степень бакалавра, одна — на право преподавать английский.

— Так это прекрасно! А деловая среда мужа не утомляла вас?

— Нет, пока Антуан был жив. Чтобы доставить ему удовольствие, я принимала всех подряд… Конечно, я предпочла бы встречаться с писателями, художниками, но с ним…

Он спросил, видела ли она на этом кладбище памятники Сен-Бёву, Бодлеру. Она не знала их, и он предложил проводить ее к ним. Она сочла их безобразными.

— Нет, — сказал он. — Просто это другая эпоха.

Потом они еще долго гуляли, беседуя так увлеченно, что не заметили, как небо затянулось, и даже не услышали отдаленных раскатов грома. Когда они подошли к воротам, с неба уже падали крупные капли дождя.

— Я возьму такси, — сказала она. — Здесь неподалеку есть стоянка.

— Я последую вашему примеру. Это уже больше, чем просто ливень, это потоп.

Они пошли быстро, потом, насквозь промокнув, побежали. На стоянке оказалась единственная машина.

— Садитесь скорее, — сказал он.

— А вы?

— Я подожду. Скоро приедет другая.

— В такую-то погоду? Я не уверена. Могу я подвезти вас по пути?

— А куда вы едете?

— Домой, — сказала она. — Авеню Мозар.

— Как удачно! Я живу рядом, на улице Помп. Это я вас подвезу по пути.

Они посостязались в великодушии, потом она уступила и сказала свой адрес. Когда они оказались вместе в такси, их охватила робость. Они забились в противоположные углы салона и молчали. Он вспоминал один вечер, когда провожал свою коллегу пешком из лицея, и они встретили Люсиль. Она рассердилась на него: «Если б я не увидела вас, ты сказал бы мне об этом?»

Он тогда ответил: «Конечно… Она плохо себя чувствовала и цеплялась за меня; не мог же я ее оставить… Впрочем, она на двадцать лет старше тебя». — «Ну и что? Она еще очень красива».

«Что бы ты сказала? — мысленно спросил он Люсиль, когда такси уже проезжало мимо вокзала Монпарнас. — Что бы ты сказала, увидев меня здесь, в салоне машины, с женщиной, молодой и красивой?.. И живой…» — добавил он еще. «Мне кажется, что это ты сейчас здесь рядом со мной, что это твоя грудь поднимается под черным свитером… Ах, как мне стыдно, что я чувствую себя почти ожившим!.. Мне так не хватает тебя…» Он вздохнул. Дама в черном посмотрела на него понимающе и меланхолично.

— Вы несчастны, — сказала она. — Мы несчастны.

— Вы живете одна?

— Да… Со старой служанкой, с Амели… О, она замечательная… Она вырастила моего мужа. Она все делает по дому… А вы?

— Я тоже один. По утрам приходит прислуга. В пять часов уходит, оставив мне холодный ужин.

Он едва говорил, не в силах признаться ни в своих истинных мыслях, ни в охватывающем его волнении от близости женского тела. Снова выглянуло солнце, и в его лучах засверкала позолота Собора Инвалидов.

— Как красиво! — сказал он. — Вы тоже, как и я, испытываете тайное чувство обиды, оттого что мир остается красивым, в то время как…

Она ответила прямодушно:

— Я никогда бы не смогла это произнести, но я это чувствую.

Он спросил, всегда ли она приезжает по четвергам на такси.

— Да, из-за цветов. Когда муж был жив, у нас была машина, но водил ее только он.

— Я тоже беру такси, по той же причине… Цветы…

Он долго колебался, потом сказал тем же тихим, робким голосом:

— Вот что… наконец… это может показаться вам странным, но поскольку мы едем практически одним и тем же путем и в одни и те же дни, мы могли бы брать такси вместе? Я заезжал бы за вами…

— Вы очень любезны… Но я не хотела бы, чтоб Амели… Бог знает, что она подумает, увидев меня уезжающей с вами…

— Сделаем наоборот… Такси берете вы у своего дома и заезжаете за мной. Я буду ждать вас у подъезда.

— Так, пожалуй, будет уже лучше… но… вы подумали, одобрят ли это они?

— А почему нет? Мы едем исполнять один и тот же долг почитания, любви…

— Позвольте мне подумать… Но, во всяком случае, я не позволю вам оплачивать такси…

— Это не проблема: если вы так хотите, будем делить расходы.

— Посмотрим, — сказала она. — Вот я и приехала.

Она сняла перчатку, протянула ему свою руку, очень белую, с длинными пальцами, с кольцом.

В следующий четверг они приехали на кладбище каждый самостоятельно, но на выходе, не сговариваясь, вместе направились к стоянке такси и взяли одну машину. Во время езды она сказала:

— Я обдумала ваше любезное предложение. Пожалуй, я могу согласиться. И правда, глупо платить каждую неделю за два такси. И мне приятно ехать с вами. В следующий четверг я за вами заеду.

Это стало обычаем. Она приезжала на улицу Помп, уже с цветами на коленях. Этьенн ждал ее под козырьком подъезда с букетом в руке. Такси останавливалось, он садился. Они решили не доезжать до самых ворот кладбища, чтобы сторож не видел, что они приехали вместе. Останавливались за углом и шли дальше порознь на некотором расстоянии друг от друга, перед тем сказав с видом заговорщиков и с легкой улыбкой: «До встречи».

За время многочисленных совместных поездок они переговорили обо всем на свете. Но главным предметом их бесед были цветы. Оба любили летние цветы, полевые букетики, где стебли овса смешивались с васильками. Теперь они составляли свои букеты, конечно, для бедных усопших, но и друг для друга тоже.

Этьенн, которого обязанности литературного обозревателя заставляли много читать, руководил чтением молодой женщины, подбирал для нее книги. Когда она возвращала их ему, он поражался точности ее суждений. Она была вдумчивей Люсиль. Но стоило ему отметить это, как он тут же упрекнул себя.

Летом они почти не покидали Париж, если не считать кратковременных визитов к провинциальным родственникам. Годовщину смерти Люсиль, — уже год! — отмечали в июле. Он был тронут, увидев Габриель Констан в церкви, она скромно сидела на последней скамейке. Да, он уже знал, как зовут даму в черном.

— Я этого не люблю, но в нашей семье так было принято…

В августе, когда стало очень жарко, она позволила себе носить траур в черно-белом варианте.

— Антуан не любил видеть меня в черном, — сказала она, словно извиняясь.

Как-то вечером он пригласил ее поужинать вместе на свежем воздухе где-нибудь в предместье Парижа. Сидя в тени за маленьким столиком, они непринужденно и доверительно беседовали.

— Антуан очень любил ужинать вот так в Булонском лесу, ведь правда, это очаровательно… Париж — и в то же время лес… Часто он, приехав с работы, неожиданно говорил мне: «Поедем… Поедем в лес…» Он был восхитительный муж.

— Это не могло быть трудно с такой женщиной, как вы.

— Почему?

— Потому что в вас есть все: красота, ум, отличный характер…

— Не преувеличивайте слишком. Вы же меня не знаете. Случается, я бываю с Амели такой фурией…

— Правда? Мне трудно представить вас в этой роли.

Она засмеялась, потом спохватилась и вернула на свое лицо выражение грусти.

— Да! Бедный Антуан… Он был болезненно ревнив… Я же, уверенная в своей верности, иногда играла с огнем… Муж сердился… я наносила ответный удар… Я сожалею, что иногда злила его… Но чаще в этом была его вина.

И вдруг, исполненная угрызений совести, она посмотрела на Этьенна с ужасом, мольбой и любовью.

— Господи, что я вам сейчас наговорила? Забудьте все… Этот вечер так подстрекает к доверительности, что даже опасно… Как хотелось бы мне, — добавила она с отчаянием, — чтобы в такой вечер, как этот, он был здесь, рядом со мной…

В полумраке он увидел, как по лицу ее покатились слезы. Она отвернулась и вытерла глаза.