Зигзаг - Хосе Сомоса

— Я… — Он замялся, сглотнул слюну, глубоко вдохнул и смог проговорить с неожиданной силой: — Меня вам тоже придется включить в планы.

— Вы уже все ему рассказали? — спросил Картер, словно несколько сомневаясь в ценности этого нового приобретения.

— Почти все, — ответил Бланес.

Картер позволил себе ухмыльнуться.

— Тогда вперед, профессор. Нам еще нужно дождаться Зильберга.

— Я хочу, чтобы он поскорее приехал, — признался Бланес. — В документах, которые он везет, — ключ ко всему.

— Ты о чем? — спросила Элиса.

— В них — объяснение тому, что с нами происходит.

Жаклин шагнула вперед. В ее голосе с новой силой зазвучала тревога:

— Давид, скажи мне одну вещь: он существует? Он реален или это коллективное видение… галлюцинация?

— Мы еще не знаем, что это, Жаклин, но оно реально. В «Игл Груп» это знают. Это абсолютно реальное существо. — Он обвел их взглядом, точно перед ним были последние уцелевшие после катастрофы. В его глазах Элиса заметила отблеск страха. — В «Игл Груп» его называют Зигзагом, по имени проекта.

Чуть ли не впервые в жизни Райнхард Зильберг думал о себе.

Все знавшие его видели, что он скорее чересчур альтруистичен и жертвенен. Когда его брат Отто, который был на пять лет старше и возглавлял одну берлинскую компанию, производившую оптическое оборудование, позвонил ему однажды, чтобы сообщить, что у него нашли рак, название которого он не мог выговорить, Зильберг поговорил с Бертой, взял академотпуск в университете и уехал к Отто. Он заботился о нем и поддерживал его до самой смерти, случившейся на следующий год. Через два месяца после этого он собрался и отправился на Нью-Нельсон. В эмоциональном плане он переживал тяжелый период, когда радость жизни то и дело сменялась унынием. В то время он думал, что проект «Зигзаг» — это счастливое вознаграждение, которое Бог посылает ему в Своей бесконечной доброте, чтобы облегчить потерю брата.

Теперь он думал совсем по-другому.

Как бы там ни было, пока все не приняло окончательный оборот, Зильберг никогда не боялся того, что с ним может произойти. Не из-за того, что обладал какой-то особой храбростью, а из-за того, что Берта называла «гормональными проблемами». Страдания окружавших его существ причиняли ему большую боль, чем его собственные; в буквальном смысле. «Если кому-то в доме суждено заболеть, пусть это будет Райнхард, — говаривала его жена. — Если заболеваю я, мы болеем оба, и он мучается больше, чем я».

Я так люблю тебя, Берта… Когда он думал о ней, она вставала у него перед глазами: чужие люди могли сказать, что это уже не та полненькая, но ладная девушка, с которой он познакомился в университете почти полвека назад, но для Зильберга она оставалась самой желанной женщиной в мире. Несмотря на то что детей им завести не удалось, тридцать лет счастливой супружеской жизни убедили его в том, что единственный рай на Земле — это возможность жить рядом с тем, кого любишь.

Однако был период, когда гармония чуть не нарушилась. Несколько лет назад, придя в ужас от своих снов, Зильберг принял решение, очень похожее на то, что привело его в дом старшего брата: уйти, чтобы помочь другому. Он собрал вещи и переехал в принадлежавшую им маленькую холостяцкую квартирку около университета, которую они обычно сдавали студентам. Он не мог жить рядом со своей женой, каждую ночь боясь проснуться и увидеть, что наяву сделал с ней все то, что вытворял в своих нелепых сновидениях… Для Берты он придумал массу отговорок: от необходимости посмотреть на все «с определенного расстояния» до нервного кризиса. Но тут стало плохо ей, и она использовала все средства, чтобы Зильберг вернулся. В конце концов он согласился, хотя его опасения лишь усилились.

В этот вечер он с Бертой распрощался. Он не хотел, чтобы то, что случится с ним с этого момента, застало его рядом с ней, что бы это ни было. Он не стал ее сжимать в объятиях, но обнял за плечи и погладил так мучившую ее в последнее время спину, сказав ей, что появился «новый проект» и что он должен в нем участвовать. Ему придется на несколько дней уехать. Он не стал скрывать, что собирается встретиться в Мадриде с Давидом Бланесом — он знал, что «Игл Груп» уже в курсе их дел, а обмануть жену значило подвергнуть ее опасности допроса.

Естественно, всей правды он ей не сказал, потому что в Мадриде они с Бланесом и другими членами группы должны будут принять некоторые радикальные решения. Он знал, что не увидит жену в течение долгого времени (если вообще увидит), поэтому придал такое значение краткому прощанию.

Но сейчас он думал даже не о Берте. Он жутко боялся за себя, за свою собственную жизнь, за свое будущее. Он испытывал страх, подобный страху ребенка, упавшего в глубокий колодец.

Источник его ужаса лежал в чемоданчике, уложенном в отделение для ручной клади.

Зильберг летел на частном самолете «Нортвинд» на крейсерской скорости пятьсот двадцать километров в час. Он находился в салоне длиной двенадцать метров, где стояло семь пахнувших новой кожей и металлом кресел. Сидевшие перед ним два единственных пассажира были людьми, которых «Игл Груп» прислала, чтобы проводить профессора из его небольшого кабинета на физическом факультете Берлинского технического университета в Шарлотенбурге. Зильберг уже много лет руководил кафедрой, название которой заставляло создателей визитных карточек изрядно попотеть, чтобы втиснуть его в свободное пространство: «Кафедра философии и теории науки, истории науки и техники». Кафедра относилась к факультету гуманитарных наук, поскольку занималась изучением философии науки, однако, будучи не только историком и философом, но и физиком-теоретиком, Зильберг располагал базой и на физическом факультете. Там он дочитал документы и записал все выводы, над которыми работал весь день — теперь они были спрятаны в чемодане под компьютерным замком.

Появления людей из «Игл Груп» Зильберг ожидал, но при виде их изобразил удивление. Они сказали, что им поручено проводить его в Мадрид. Использовать купленный им авиабилет не нужно — он полетит на частном самолете. Причины путешествия в этой «золотой клетке» были ему хорошо известны. Картер уже предупреждал, что Гаррисон собирается задержать его в аэропорту и отнять у него чемодан. Зильберг надеялся, что Картеру удастся его снова заполучить, но даже если не удастся, он принял меры для того, чтобы его выводы попали в нужные руки.

— Начинаем снижение, — предупредил пилот через динамики.

Зильберг проверил, застегнут ли ремень, и снова погрузился в свои мысли. Он уже не впервые размышлял о причинах ужасного наказания, которому все они подверглись. Может, все дело в том, что они нарушили самый категоричный запрет, данный Богом человеку? После изгнания Адама из рая Бог послал туда ангела с огненным мечом, чтобы охранять вход. Тебе нельзя возвращаться: прошлое — недоступный для тебя рай. Однако они в какой-то мере попытались вернуться в прошлое, хоть это было всего лишь созерцание. Разве это не верх развращения? Разве изображения Солнечного озера и женщины из Иерусалима (которые уже десять лет снились ему почти каждую ночь) не были осязаемым свидетельством этого темного греха? Разве они, «обреченные», соглядатаи Истории, не заслужили образцового наказания?

Что ж, может быть, но Зигзаг казался ему наказанием слишком суровым, ужасно несправедливым.

Зигзаг. Ангел с огненным мечом.

Он не знал, как увязать с роившимися у него подозрениями мир, созданный Высшим Благим Началом. Если он прав, если Зигзаг — это действительно то, что он думает, то все намного хуже, чем они предполагали. Если его выводы, поспешно сделанные на основе документов, которые он вез, окажутся правильными, никакие действия им не помогут: и он, и остальные «обреченные» неуклонно движутся к гибели.

Пока его самолет огромной белой птицей кружился над мадридской ночью, Райнхард Зильберг молился Богу, в которого еще верил, чтобы оказалось, что он ошибся в своих заключениях.

Жизнь Виктору Лопере улыбалась.

Его прошлому можно было позавидовать. У него было двое любящих братьев и здоровые заботливые родители. Главной чертой его существования была умеренность: в его биографии не было больших бед и больших радостей; романов было не много и не мало; говорил он мало, но большего ему и не требовалось; хоть он был и не из своевольных людей, просто так подчиняться никому не любил. Если бы он жил под пятой тирана, он бы остался почти таким же, каким был сейчас. Подобно своим гидропонным растениям, он обладал огромной способностью к адаптации.

Единственным экстравагантным пятном в его жизни был Рик Валенте. И все-таки этот опыт был необходим для формирования его личности — по крайней мере Виктору хотелось так думать.