Трактат о лущении фасоли - Мысливский Веслав

Видимо, в конце концов я крепко заснул, потому что вдруг почувствовал, как она меня трясет:

— Вставай. На работу опоздаешь. Вставай. Ну и соня же ты.

Больше всего меня удивило, когда она сказала:

— Ты точно так же храпишь. Но мне приятно было тебя слушать. Видимо, и в тебе накопилось. И когда только успело? Матерь Божья, когда только?

Да, я про ту поездку не закончил... Поезд идет, я сижу, шляпа напротив, так, чтобы была на виду. Уже не там, говорите? Ах да, он переложил ее на мою сторону. На какой-то станции поезд снова остановился, никто не сел, только кто-то заглянул в купе, увидел, что битком и хлопнул дверью, так что тот мужчина даже глаза открыл. Оторвал голову от спинки сиденья, оглядел нас — те ли, что были прежде, оглядел багаж — на месте ли, повернулся к окну и сказал:

— Ага, вот мы уже где.

Вроде сна ни в одном глазу. Однако едва поезд тронулся, глаза у мужчины снова стали закрываться, но он еще словно не решил — спать или не спать. И лишь когда поезд, набрав скорость, начал раскачиваться из стороны в сторону, голова его будто сама откинулась назад, рот раскрылся, и из этого рта послышалось ни дать ни взять громыхание железных колес по разбитой дороге — точно где-то далеко-далеко едет подвода.

В какой-то момент голова мужчины соскользнула со спинки сиденья на плечо соседа слева. Сосед не противился тому, чтобы чужая голова лежала на его плече, но, когда на стрелке вагон тряхнуло, пассажир переложил голову на плечо соседки справа. Соседка приняла ее так же безропотно. Однако поезд, подобно колыбели, так его убаюкал, что голова соскользнула с соседкиного плеча на грудь. Грудь была примерно как две его головы. Не просто большая, но словно существующая отдельно, независимо от тела. Есть такие женщины, которые будто созданы исключительно для того, чтобы носить свою грудь. Могло даже показаться, что это ее грудь раскачивает поезд, особенно на стрелках. Ну поспал бы он на ее груди, что такого? Однако женщина набрала в легкие побольше воздуха, выдохнула, снова набрала, снова выдохнула — вероятно, думала, что от этого колыхания голова проснется. Но мужчина, видимо, спал крепко, поэтому она вдруг воскликнула с деланым испугом:

— Эй, это еще что такое?

Думаю, мужчина ее услышал. Правда, глаза не открыл, а рот не закрыл, но голову — точно силой сна — с соседкиной груди убрал и откинул назад, на спинку скамьи. И тут началось. Не сразу. Сперва он как будто перестал дышать. Глаза оставались закрыты, рот открывался все шире, но из этого рта не доносилось ни звука. Умер, точно умер, подумали бы вы. Люди в купе начали посматривать на него, переглядываться, но боялись что-либо сказать. Наконец кто-то все же осмелился, полушепотом, может, чтобы развеять собственное беспокойство:

— О, кто так спит, у того за плечами не одна бессонная ночь.

Тогда решился еще один:

— Вы же слышали, в партизанах был. Какой уж там сон.

И третий, еще решительнее, вспомнил:

— Пулеметом ему шляпу прострочило. Должно быть, храбрый человек.

На свое несчастье, отозвалась и та женщина, на груди которой он пытался пристроиться:

— Мой, когда напьется, тоже так спит.

Кто-то возмутился:

— А здесь человек трезвый, сами видите. Просто спит, отсыпается за многие бессонные ночи, а может, и годы.

В купе воцарилась тишина. Казалось, все утратили дар речи. Долгое время слышались только стук поезда и все более громкий храп. Проехали одну станцию, другую, и только потом кто-то, видимо желая стереть осадок, оставшийся после разговора, сказал:

— Может, устал на работе, так неудивительно, что куда голову положит, там и спит, как мертвый.

— А кто сегодня не устает? — Один из пассажиров так и подскочил. — Кто не устает?! Всем приходится работать, если хочешь выжить. Вон, три мешка тащу, а силы уже не те.

Кто-то выругался:

— Устал он, мать его!

И они принялись спорить, кто из них больше устал.

— Вот, к примеру я, если позволите... — Пассажир уже подбирал слова для долгой истории, но тут вдруг в горле у мужчины забулькало. К счастью, поезд тряхнуло на стрелке, бульканье прекратилось. Однако ненадолго. Когда поезд снова восстановил свой убаюкивающий ритм, изо рта мужчины, словно из глубины души, вырвался мощный вздох. Потом сквозь сон он поудобнее пристроил голову и начал то ли насвистывать, то ли посапывать, но в этих звуках уже слышался какой-то далекий шорох, который едва ли не с каждым вдохом нарастал, ускорял свое движение, приближался, усиливался. И поезд, до сих пор едва тащившийся, словно с каждым его вдохом набирал скорость. После десятка таких вдохов уже казалось, что он мчится, несется и даже перестал постукивать на стыках, а стрелки пролетает одним махом, будто мы приближаемся к какому-то водопаду, с которого вот-вот упадем в бездну.

От страха внутри у меня все сжалось, я даже почувствовал боль в груди. Поверьте, я никогда не слышал такого храпа.

От рева приближающегося водопада раскалывалась голова, давило в груди, ноги у меня дрожали, я никак не мог их успокоить. Чувствовал, как с этим его храпом и во мне что-то поднимается из самых глубин. Возможно, все в купе это чувствовали, потому что никто не осмеливался ни толкнуть его, ни хотя бы сказать: не храпите, пожалуйста.

Я прижался к окну, надеясь, что оттуда придет спасение. К счастью, вскоре поезд подъехал к моей станции. Не дожидаясь, пока он остановится, я толкнул дверь и выпрыгнул на ходу.

— Эй! Какой нетерпеливый! — обругал меня стоявший неподалеку на перроне дежурный. — Руки-ноги себе переломаешь, а железная дорога потом отвечай! Может, еще и зайцем?! Ну-ка иди сюда, предъяви билет!

Я подошел, все еще под впечатлением храпа, сунул руку в карман, но билета там не оказалось.

— Ну вот, что я говорил, — почти торжествовал дежурный. — Без билета и выпрыгивает до полной остановки поезда.

Я начал искать в других карманах, тем временем дежурный дал сигнал к отправлению, так что, когда я наконец нашел свой билет, поезд уже набирал ход.

— Вот, — сказал я. — пожалуйста.

— Сейчас проверим, все ли в порядке. — И помахал кому-то в отъезжающем поезде.

Я невольно проводил взглядом его руку, из окна поезда тоже кто-то махал, и тут сердце у меня замерло. Вместе с поездом уезжала моя шляпа. Боже мой! Мимо нас как раз проезжал последний вагон. Я, что было сил, кинулся его догонять. И почти догнал, уже касался поручней последней двери, но поезд, набирая скорость, дернулся, и они выскользнули у меня из рук. Но я продолжал бежать, меня несли не столько ноги, сколько отчаяние: моя шляпа! Мне снова удалось догнать последний вагон и снова протянуть руку, я попытался ухватиться за поручни, и мне уже казалось, что я их держу, оставалось только оттолкнуться от перрона и запрыгнуть на ступеньку, но поезд снова дернулся, и меня отбросило на платформу. Я опять побежал, однако последний вагон был уже далеко.

Ноги подгибались, я запыхался, но бегом бросился обратно, к дежурному. Он еще стоял на перроне. Возможно, задержался, чтобы посмотреть, удастся ли мне запрыгнуть в вагон. Видимо, так он и думал, что не удастся, поскольку встретил меня угрожающим возгласом:

— Что, билет небось до этой станции, а дальше хотел зайцем, да?

— Нет, там моя шляпа, — ответил я, еле переводя дух.

— Какая шляпа?

— Коричневая фетровая. Остановите поезд.

— Остановить поезд? С ума сошел! — Дежурный отвернулся и направился к зданию вокзала.

Я преградил ему путь:

— Остановите!

— Поезд ушел! — Дежурный поглубже надвинул фуражку и попытался меня отпихнуть.

Я вцепился в него и стал трясти, так что лицо у него сделалось красным под цвет форменной фуражки.

— Остановите! Остановите! — кричал я прямо в это лицо.

— Отстань! — прорычал дежурный, пытаясь вырваться. Но я словно когтями вцепился в его китель и все тряс несчастного, так что у него даже фуражка набок съехала. — Да отстань же, черт возьми! Это что, нападение? Эй! — крикнул он рабочему, который простукивал рельсы молотком на длинной ручке. — Позови наших! Какой-то сумасшедший прицепился!