Эра Дракулы - Ньюман Ким

Костаки сказал бы о том, что знал. Годалминг был убежден в этом. Он видел шестеренки, поворачивающиеся в голове старейшины, и понимал, на какие рычаги жать.

— Маккензи хотел, чтобы это дело прояснилось.

Костаки кивнул большой головой.

— Шотландец привел меня к дому в Уайтчепеле. Его целью был «новорожденный», известный как «сержант» или «Дэнни». Но в конце концов лиса повернулась против него.

— Этот человек убил Маккензи?

Костаки кивнул, потом указал на рану.

— Да, тот же самый человек, который сделал это со мной.

— Где, в Уайтчепеле?

— Они называют это место Старым Джейго.

Артур слышал о нем. Дело постоянно возвращалось к Уайтчепелу: там убивал Джек-Потрошитель, там проповедовал Джон Джейго, там часто видели агентов клуба «Диоген». Завтра ночью Годалминг намеревался отважиться на экспедицию в Самый Темный Лондон. Он был уверен, что Сержант не ровня вампиру, которым стал Артур Холмвуд.

— Держись, старик, — сказал Годалминг старейшине. — Мы вытащим тебя отсюда.

Он вышел из камеры и позвал стражника, тот закрыл толстую дверь. Сквозь решетку мигнули красные глаза Костаки, когда он снова лег на койку.

В конце коридора, в арке, стоял высокий, сгорбленный носферату в длинном, потертом сюртуке. Его голова казалась распухшей и похожей на морду грызуна с заостренными большими ушами и выдающимися резцами. Глаза упыря, гнездившиеся в черных провалах над впалыми щеками, находились в постоянном движении, переливались, смотрели то туда, то сюда. Даже другие старейшины считали графа Орлока, отдаленного родственника семьи принца-консорта, неприятным соседом. Он был ползучим напоминанием о том, насколько далеки вампиры от «теплых».

Орлок засуетился, двинувшись вниз по проходу. Казалось, перемещаются только его ноги. Тело же оставалось неподвижным, словно у восковой фигуры. Когда он подошел ближе, то его чрезмерно пышные брови встопорщились, как усы у крысы. Запах его казался не таким сильным, как смрад в камере Костаки, но был более омерзительным.

Годалминг приветствовал коменданта, но не пожал иссохшую лапу Орлока. Тот пристально уставился в клетку старейшины, прижав лицо к решетке, а руки — к холодному камню по обеим сторонам двери. Стражник-йомен постарался отодвинуться прочь от старшего офицера. Граф редко задавал вопросы, но имел репутацию того, кто находит ответы. Он отвернулся от камеры и посмотрел на Годалминга, в его глазах стоял живой интерес.

— Он все еще не говорит, — сказал Артур носферату. — Упрямый малый. Думаю, он тут сгниет.

Зубы Орлока, напоминавшие одновременно крысу, акулу и кролика, поскребли нижнюю губу в самом близком подобии улыбки, на которое он был способен. Годалминг не позавидовал бы любому пленнику, вверенному заботе этого существа.

Стражник довел Артура до главных ворот. Небеса над Тауэром светлели. Годалминг все еще дрожал от пищи, взятой у Хелены. Ему хотелось бегом броситься в сторону дома или поднырнуть под Ворота Предателей и поплыть.

— А где все вороны? — спросил он.

Йомен пожал плечами:

— Исчезли, сэр. Ну, так говорят.

Глава 49

БРАЧНЫЕ ПОВАДКИ ОБЫКНОВЕННОГО ВАМПИРА

Его дом был интересным, а книги и картины только подтвердили мнение, основанное на интуиции. В библиотеке Женевьева нашла письменный стол, заваленный томами, во многих из которых красовались закладки. Интересы у Чарльза оказались самыми разнообразными; в последнее время он увлекался «Современным апостолом и другими стихотворениями» Констанс Нэйден, «После Лондона» Ричарда Джеффериса, «Подлинной историей мира» Люциана де Терра, «Эссе о фонде образования» Марка Паттисона, «Наукой этики» Лесли Стивена и «Невидимой Вселенной» Питера Гатри Тэта. Среди книг Женевьева обнаружила фотографии Памелы, женщины с сильным лицом и прерафаэлитическим облаком волос. На карточках жену Чарльза постоянно снимали замершей в солнечном свете, и она вполне свободно чувствовала себя, стоя неподвижно, тогда как остальные в ее группе позировали довольно скованно.

Женевьева нашла ручку и чернила на пюпитре и задумалась, не оставить ли записку. Держа перо в руке, она не могла придумать ничего, о чем следовало бы сказать. Чарльз проснется и увидит, что ее нет, но извиняться ей не стоило. Он знал, что значит исполнять долг. Наконец Дьёдонне просто написала, что будет в Холле сегодня вечером, ведь, скорее всего, Борегар вернется в Уайтчепел и станет там ее искать. Потом им, наверное, придется серьезно поговорить. Засомневавшись на мгновение, старейшина завершила записку фразой «люблю, Женевьева», поставив небольшой, но резкий росчерк под своей легкой подписью. Любовь — это прекрасно, вот только разговоры о ней ее нервировали.

Кэбмена, согласившегося провезти вампиршу без сопровождения от Челси до Уайтчепела, Женевьева нашла с третьей попытки. Цель ее поездки лежала в пределах Четырехмильного Радиуса, того условного круга, за который кучеры могли не ехать, а потому часто брали с пассажиров дополнительную плату, особенно если маршрут пролегал в восточном направлении.

В дороге, убаюканная мягким стуком колес и ощущением удовлетворенного пресыщения, Женевьева старалась не думать о Чарльзе и о том, что их ждет. В ее судьбе было немало связей, и она могла с достаточной долей точности предсказать, чего ждать от их совместной жизни. Чарльзу исполнилось примерно тридцать пять. Она же неизменно останется шестнадцатилетней. Через пять или десять лет Дьёдонне станет походить на его дочь. Через тридцать или сорок Борегар умрет, особенно если она не прекратит кормиться его кровью. Как и многие вампиры, Женевьева при соучастии самих жертв уничтожала тех, о ком больше всего заботилась. Существовал другой способ: обратить его; как мать-во-тьме она бы взрастила Чарльза для новой жизни, а потом потеряла в большом мире, как все родители теряют своих детей.

Экипаж пересек реку. Город сразу стал более шумным, более скученным, более населенным.

Существовали вампирские пары, даже вампирские семьи, но Женевьева считала их нездоровыми. После столетий, проведенных вместе, они начинали превращаться в единое создание с двумя или более телами, присасываясь друг к другу так, что теряли свои изначальные индивидуальности. Кроме того, они отличались крайней жестокостью и безжалостностью, а их репутация была хуже, чем у самых жутких из не-мертвых преступников.

Стояло холодное тусклое утро. Уже прошла добрая часть ноября, миновал Хеллоуин и ночь Гая Фокса, правда, ни тот, ни другой праздник в этом году особо не отмечали. Туман стлался настолько густой, что лучи солнца не могли добраться до улиц. Кэб медленно двигался вперед.

На этот раз мир действительно изменился. Вампиры больше не были тайной. Она и Чарльз не станут уникальными, навряд ли их поведение разрушит обыденный порядок вещей. Сейчас их любовь в сотнях вариаций разыгрывалась по всей стране. Влад Цепеш не озаботился подумать о последствиях своего восхождения к власти. Он, словно Александр Македонский, разрубил узел; свободные концы веревки упали, где придется, не осталось ни указаний, ни мнений, как себя вести.

То, что прошлой ночью произошло у нее с Чарльзом, было не простым кормлением. Несмотря на опасения, Женевьева ощущала бодрость и даже восторг от крови Борегара. Она все еще чувствовала его, чувствовала внутри себя.

Извозчик открыл люк и объявил, что они приехали на Коммершиал-стрит.

Глава 50

VITA BREVIS[26]

Он не собирался заявиться в самую злачную дыру Лондона на экипаже и разгуливать по ней, словно совершая променад по Пикадилли. Да и не всякий кучер рискнул бы углубиться в Старый Джейго из боязни, что медные украшения на карете потускнеют от смога, деньги украдут, а лошадь обескровят. В последний раз, когда Годалминг приезжал в Уайтчепел, следуя по стопам сэра Чарльза, он обратил внимание, насколько многолюден этот квартал. Могли понадобиться недели терпеливой работы, чтобы найти Сержанта, но Холмвуд твердо решил его отыскать. Маккензи погиб, Костаки в тюрьме, и у Артура не осталось соперников. Он один знал добычу в лицо.