Александр Галич: полная биография - Михаил Аронов

В 1966 году в издательстве «Советская Россия» вышел сборник произведений И. Грековой «Под фонарем», и открывался он как раз повестью «За проходной». Любопытно, что здесь Елена Вентцель расширила свой псевдоним, и над выходными данными в конце книги значилось: Ирина Николаевна Грекова.

Галич и Вентцель продолжили совместную работу над повестью, результатом чего явилась пьеса «Будни и праздники», которую они предложили режиссеру МХАТа В. Н. Богомолову[524]. Однако написать пьесу оказалось мало. Ввиду политической неблагонадежности обоих авторов перед ними было поставлено условие: для того, чтобы стала возможной театральная постановка, необходимо собрать рекомендательные отзывы от трех крупных ученых. Елена Сергеевна обратилась к своему бывшему ученику, военному инженеру Израилю Гутчину, которому она еще в конце 1940-х — начале 1950-х годов в Военно-воздушной академии имени Н. Жуковского читала курс теории вероятностей. Гутчин к тому времени уже любил песни Галича, причем впервые он их услышал в 1963 году на дому у Евгения Евтушенко. Тот пригласил его к себе в гости, сказав: «Израиль Борисович, приезжайте как можно скорее, у меня из ряда вон выходящие песни»[525].

А вскоре, в гостях у Елены Вентцель, Гутчин познакомился и с автором этих песен. Требуемые отзывы он достал без особого труда, поскольку был членом Научного совета по кибернетике АН СССР[526], и за это получил от Елены Сергеевны дарственный экземпляр книги с надписью: «Глубокоуважаемому ходатаю по моим делам, самоотверженно принявшему на себя гнев второго витка. И. Грекова, 17.3.66»[527].

В итоге спектакль состоялся, а о том, какова была атмосфера перед его премьерой, рассказал актер и режиссер Всеволод Шиловский, игравший там роль корреспондента: «Когда вышел спектакль “Будни и праздники”, он [Галич] был сначала дважды на генералке, потом за кулисы пришел и даже не смотрел репетицию. И сидел в самой большой гримерной — в филиале выпускали — и трындел. И все девчонки собрались. Ну, естественно, шарм! Ничего не пел, просто байки рассказывал и анекдоты. И кто вываливался со сцены — все попадали в эту ауру. Потом он пришел на прогон и говорит: “Ну, в общем, я не знаю, что из этого получится, но банкет будет хороший”. И мы — в ЦДЛ. Начали скромно. Стол ломился, но тихо вели себя, по-мхатовски. Это после спектакля, часов в пол-одиннадцатого начали. А когда приблизилось время — полседьмого утра, полвосьмого — тогда уже мы поняли, что, в общем, вечеринка-то удалась, потому что к Галичу можно было подключить подстанцию и полрайона какого-нибудь большого в Москве могло спокойно работать. Это чудовищной энергетики человек был, обаяния фантастического»[528].

19 сентября 1967 года состоялась премьера пьесы в филиале МХАТа имени Горького (на улице Москвина), после чего она там с большим успехом шла в сезон 1967/1968. Появилось даже несколько рецензий — сначала в «Московской правде»[529], а затем — в «Литературной России», где отмечалось, что «поставленная В. Богомоловым и сыгранная преимущественно молодыми исполнителями с тщательностью и добротностью мхатовской культуры пьеса А. Галича и И. Грековой при всей своей неоригинальности приятна, мила, местами неподдельно остроумна. Таким же получился и спектакль»[530].

Однако через полгода пьесу сняли с репертуара. Когда Елена Вентцель пыталась выяснить причины этого, ей издевательски отвечали: «Пьеса перестала пользоваться успехом». — «А как же до самого последнего времени нельзя было достать на нее билеты?» — «Зрительское заблуждение», — говорили ей, а иногда вообще ничего не говорили, сразу вешали трубку[531]. Дело здесь в том, что к тому времени состоится знаменитый Новосибирский фестиваль бардовской песни, после которого власти начнут «прижимать» Галича уже вполне открыто.

Впоследствии, рассказывая об этих событиях, Вентцель говорила: «У меня до сих пор такое ощущение, что убили живого человека, когда сняли эту пьесу», но вместе с тем отмечала, что «все хорошее там в основном было от него [от Галича]»[532].

Галич же в благодарность за сотрудничество подарил ей два трогательных автографа. Первый датируется 3 сентября 1966 года: «Дорогая Елена Сергеевна! Ну, конечно, я Вас ужасно люблю! Наверное, за всю мою жизнь у меня не было более любимого человека! Ваш Саша Галич!», а второй — 16 апреля 1969-го: «Дорогой моей Елене Сергеевне, с любовью и восхищением и всегдашней (есть такое слово?) благодарностью — Александр Галич»[533].

Надо сказать, что интерес Галича к кибернетике выходил далеко за рамки только художественного творчества. Однажды Елена Вентцель, Израиль Гутчин и его друг Рудольф Зарипов получили приглашение на Центральное телевидение. Вентцель сообщила об этом Галичу, сказав, что они втроем в течение часа будут дискутировать на тему «кибернетика и творчество». Галич ответил, что специально будет смотреть передачу. По словам Вентцель, Галич был просто в восторге от этой дискуссии[534].

В 1967 году для газеты «Советская культура» Галичем была написана статья «О жестокости и доброте искусства», которую с полным правом можно назвать художественным манифестом. В этой статье Галич высказал возмущение тем, что в недавно показанном по телевидению фильме «Неуловимые мстители» восхваляются убийства: «Но вот герои-подростки начинают убивать. И нам показывают это всё с той же увлеченной лихостью. Показывают с наивным и твердым убеждением, что эпизоды эти должны вызвать восхищение зрителей и явиться примером для подражания. Что ж, на войне как на войне, и врагов приходится убивать. Но никакое убийство, никакая казнь — даже самая неизбежная и справедливая — не имеют права быть предметом восхищения и зрительской радости»[535].

Эти слова вступают в резкий диссонанс с коммунистической идеологией, которая не только не запрещает убийства, но и даже «освящает» их, если речь идет о «классовых врагах» (а в эту категорию при желании можно зачислить любого).

Свое недвусмысленное отношение к этой практике Галич выскажет и в поэтическом творчестве. Достаточно вспомнить стихотворение «Сто первый псалом»: «Когда ж он померк, этот длинный /День страхов, надежд и скорбей — / Мой бог, сотворенный из глины, / Сказал мне: / “Иди и убей!..” <…> Но вновь — и печально, и строго — / С утра выхожу на порог / На поиски доброго Бога, / И — ах! — да поможет мне Бог!»

Здесь не только выражена четкая нравственная позиция, но и присутствует явная полемика с известными строками из стихотворения Эдуарда Багрицкого «ТВС» (1929), в котором Дзержинский обращается к лирическому герою с такими словами: «А век поджидает на мостовой, / Сосредоточен, как часовой. / Иди — и не бойся с ним рядом встать. / Твое одиночество веку под стать. / Оглянешься — а вокруг враги; / Руки протянешь — и нет друзей; / Но если он скажет: “Солги”, — солги. / Но если он скажет: “Убей”, — убей». А принимая во внимание, что Багрицкий был первым литературным учителем Галича, то становится очевидной сознательная полемика — так сказать, моральный конфликт поколений. В этой связи можно вспомнить и одну из первых песен Галича «Ночной дозор», в которой «боги», требующие жертв, сделаны уже не из глины, а из гипса — речь идет о памятниках Сталину: «Пусть до времени покалечены, / Но и в прахе хранят обличие. / Им бы, гипсовым, человечины — / Они вновь обретут величие!»