Ренегат - Артем Мичурин

— Отличная речь, — оценил Стас.

— Благодарю.

— Но ты меня не убедил и даже не удивил. В твоих аргументах есть огромная брешь.

— Просвети.

— Без этих, так называемых условностей, социум в принципе невозможен. Они — цемент для его строительных блоков. Без условностей всё развалится, наступит абсолютная анархия. Но, — Стас выдержал многозначительную паузу, указывая пальцем в потолок, — и этот сценарий невозможен. Идея абсолютной анархии утопична. Люди — стадные животные в массе своей. Если место пастуха освободится по каким-то причинам, то оно не долго пробудет вакантным. Наступит примитивная власть сильного. А на каждого сильного очень скоро найдётся умный, и условности вернутся. Они естественны и неизбежны. Чего никак нельзя сказать о твоей теории, которая, как видишь, содержит логическую мину с элементом неизвлекаемости. Вот.

С этими словами Стас глубоко вздохнул и растянулся на топчане, довольный видом удлинившейся физиономии Коллекционера.

— Хе-хе, — охотник улыбнулся и покачал головой, обдумывая выдвинутый оппонентом контраргумент. — Как у тебя всё выходит. Складно да гладко. Значит, никак без совести?

— Никак.

— Угу. Стало быть, уел ты старика Кола? Меняться мне нужно, совестью обзаводиться? С тебя пример брать надо?

— Не передёргивай.

— Даже не собирался. Может, так и поступлю. Только ты вот мне объясни, как это получается, что совесть не позволяет тебе удовлетворить естественные биологические потребности, но, в то же время, позволяет выкрутить кишки наизнанку пятидесяти тысячам муромских граждан, среди которых полно стариков, женщин и сопливых ребятишек? Ведь они тебе ничего плохого не сделали.

— Я не рассматриваю Муром, как пятьдесят тысяч человек за стеной, — ответил Стас после продолжительного молчания. — Для меня он…

— Зло? — подсказал охотник.

— Да, пожалуй.

— И это даёт право отодвинуть совесть в сторонку? Тут ты не можешь отодрать одну бабу, а там с твоей подачи они будут тысячами дохнуть. А кто не подох — пойдёт обслуживать вояк Легиона, если удача снова улыбнётся. Легионеры, вроде бы, парни чистые, интеллигентные, скоро будут мечтой всех муромских недотрог. Ну, а кому «счастья» не перепало, достанутся арзамасской и навашенской швали. У этой публики джентльменство не в чести. Даже подумать страшно, сколько молодых дев сгинет в омуте кровавых оргий. А дети… — Коллекционер вздохнул и с картинной сокрушённостью покачал головой. — Господи боже. За что ты так ненавидишь муромских детей, Станислав? Этих милых безгрешных крошек. Почему ты обрёк их на мучительную гибель или на жизнь, что хуже самой чудовищной смерти? Где же твоя совесть?

— Хватит, — Стас сел и глотнул из фляги. — Ты ошибаешься, если думаешь, что мне плевать на всех вокруг. Мы с тобой не похожи.

— Да ну? Я, по-твоему, настолько плох? Убийца, садист, психопат тебе не ровня? А кто ты сам теперь? Молчишь? Ладно, помогу вспомнить, — Коллекционер чуть подался вперёд, сверля оппонента немигающими янтарными глазами со светящейся в глубине искоркой. — Ты — ренегат, отступник, предавший собственную расу, переметнувшийся на сторону выродков, Муромский палач — так будут называть тебя. И никто не вспомнит о растоптанной чистой любви, — охотник всплеснул руками и, приняв обычный насмешливо-беззаботный вид, привалился к стене. — Не подумай, что хочу уязвить, мне твоя идея, с химической обработкой Мурома, по душе. Они давно напрашиваются. А вся эта херня про невинные жертвы… — он покривился и цокнул языком. — У тамошних баб, я слышал, равные права с мужиками, так пусть несут равную ответственность, и вообще, застоялись они без дела. Ребятишки? Зачем ждать пока из бесполезных мелких ублюдков вырастут большие? Рабов и так хватит. А что до стариков, то тут уж вообще разговоры ни к чему. Эти «божьи одуванчики» как никто другой виновны в сложившейся ситуации. Они должны быть благодарны за смерть, слишком лёгкую, по сравнению с той, которую заслужили. Так что, Станислав, мой тебе совет — пошли совесть нахер. А то цепляешься за неё, как старая шлюха за румяны. Всё равно ж не помогает. Ладно, — Коллекционер лёг, сунув руки под голову, и закрыл глаза, — утомил ты меня своими разговорами, вздремну чуток.

Лишившись, наконец, собеседника, Стас так же счёл за лучше потратить оставшееся до обеда время на отдых. Последняя неделя не баловала такими возможностями. Три-четыре часа сна в сутки, зачастую похожего больше на горячечный бред, помогали разве что не свихнуться от усталости. И теперь провалу в дремотное забытье не могли помешать ни отсутствие подушки, ни матрас из-под покойника, ни растравленная было Коллекционером совесть.

Сон прервался металлическим скрежетом и топотом нескольких пар ног.

— Осторожней, бля! Гляди, куда ставишь.

В комнате, под чутким руководством Бозова, толкались два человека, явно из местных, ставили на уложенный в угол железный лист «буржуйку».

Коллекционер, приподнявшись на локте и зевая, наблюдал за работой.

— Кретин безрукий, — возмущался интендант. — Легче с трубой. Смотри, сука, поломаешь — пайку урежу.

— Я не нарочно, — проблеял в ответ знакомый голос.

— Павел? — Стас сел на кровати, продирая глаза.

Втянувший голову в плечи парнишка боязливо обернулся и поправил съехавшую на брови шапку.

— Я, — кивнул он, рассматривая постояльца.

— Не узнаёшь?

— С… Станислав?!

— Вы знакомы? — прищурился интендант.

— Да, — ответил Стас, запихивая ногу в ботинок. — Работали вместе. Не возражаете, если побеседуем?

— Хм, — Бозов кинул взгляд на только что установленную печь и оставленные возле двери шестилитровый термос, бутыль, половник, две стальные миски с приборами, буханку хлеба, ведро, чайник, таз и зеркало. — Не возражаю. Только побыстрее. Работа ждёт. Провизия вам до завтра. Дрова знаете где, растопка там же. Ну, чего встал? — рявкнул интендант второму работнику. — На выход.

— А вы тут… значит… это… — замямлил Пашка, как только дверь хлопнула позади Бозова, и глянул на совсем не арестантский паёк.

— Есть будешь? — спросил Стас.

— Есть? Можно.

Горячая миска, почти до краёв заполненная жидким картофельным пюре с варёной говядиной, быстро поборола робость. Павел схватил ложку и, не дожидаясь хлеба, принялся уминать. Ел он быстро, затравлено озираясь, словно боялся, что вожделенное блюдо вот-вот вырвут из рук. Две последние недели дались парню явно не легко. Щёки ввалились, на лбу и скуле красовались два лиловых синяка, шея была обмотана тряпкой в розовато-жёлтых пятнах, и без того негордая осанка сделалась совсем жалкой — плечи опущены, спина прогнута дугой. Замызганный овечий тулуп с наполовину оторванным рукавом «щеголял» отпечатком рифлёной подошвы в районе поясницы.

— Как ты уцелел? — продолжил Стас, дав голодному «бунтарю» наполовину опустошить миску.

— Сам… Сам не знаю, — ответил Пашка, судорожно сглотнув. — Я на двор выйти решил по малой нужде, когда в кабаке-то… Ну, помните?

— Помню.

— Так вот, только я за дверь, значит, как оно — бабах! А потом уж в бараке очнулся. Не помню ничего. Но цел вроде, только обгорел малость.

— Отец жив?

— Нет, — Павел опустил ложку и утёр нос рукавом. — Не нашли его. На пожарище-то костей много было. Да кого ж там различишь? Так и зарыли в одной яме. Ну и постреляли ещё много. Тоже всех туда.

— А староста ваш?

— Лефантьев? — поморщился Пашка. — Живой. Он у этих теперь вроде поверенного. Беседы с нами ведёт воспитательные. Бумажки разные про Железный Легион читает после работы. Сука.

— Как же так вышло? Уж старосту-то они первым делом должны были к стенке прислонить.

— Должны, да не прислонили, — зло огрызнулся Павел, не забывая между разговором наворачивать дармовой баланды. — Эта гнида сразу открещиваться стал от всего. Говорил, будто он и не при делах вовсе, а засаду наёмники самовольно устроили, за трофеями погнавшись, и мужиков наших подбили на это. А он сам, вроде как, против был. В засаде участвовавших всех назвал поимённо. Девятерых, кто после штурма выжил, расстреляли, прямо тут, во дворе, на глазах у жён и детишек. Такой вот староста. Возле майора теперь чуть не на карачках ползает, лыбясь без конца. Ну ничего-ничего. Легионеры тут не навсегда, уйдут рано или поздно. Вот и будет у нас с ним разговор, — Пашка собрал хлебом остатки пюре и засунул в рот, едва не подавившись от излишнего рвения. — А вы тут как? — спросил он, прокашлявшись. — Тоже в плен угодили? А Максим?

— Нет, дружок, — ощерился Коллекционер. — Дела у нас здесь.

— Дела? — Пашка перевёл недоумевающий взгляд с охотника на Стаса.

— Жизнь — штука сложная, — пожал тот плечами. — Максим на север подался, а у меня в Муроме интересы образовались. Долго рассказывать. Возьми ещё, — Стас протянул толстый ломоть хлеба.