Кровавая любовь. История девушки, убившей семью ради мужчины вдвое старше нее - Кларк Говард

Все началось еще в машине.

– Должно быть, ты и вправду невысокого мнения обо мне, – обвиняла она. – Ты, верно, и вправду думаешь, что я просто тупая дырка (Патриция использовала обсценную лексику).

– Я вообще так не думаю, Патриш, – защищался он. – Я никогда о тебе так не думал. Я люблю тебя…

– Чушь собачья. Ты любишь меня трахать, вот что ты любишь. И смотреть, как другие парни трахают меня. Это все, что ты любишь, Фрэнк.

– Это неправда, Патриш. Просто успокойся, пока мы не войдем в комнату. Мы выпьем и расслабимся. Затем мы обсудим это, как два разумных взрослых человека. Это не конец света, Патриш.

– Это конец моего мира, – она заплакала. – Я думала, что когда-нибудь мы поженимся, Фрэнк…

– Я никогда не говорил тебе, что мы поженимся, – заявил он.

– Ты не должен был мне говорить! – огрызнулась она. – Я думала, что это и есть суть наших отношений! Ты учил меня быть женщиной, помогал мне быть женщиной, показывал мне, на что похожа жизнь во взрослом мире. Какого черта ты все это делал, если ты меня не любил, Фрэнк?

– Патриш, я люблю тебя…

– Тогда почему бы тебе не жениться на мне, черт возьми? Разве это не так бывает во взрослом мире? Два человека встречаются, влюбляются, женятся и заводят детей. Ты должен был это знать, и ты, черт подери, это прекрасно знал!

Когда они наконец вошли в номер, Фрэнк дал ей половину маленькой синей таблетки и сказал ей принять ее.

– Что это такое? – спросила она.

– Пять миллиграммов валиума. Это поможет тебе успокоиться.

– Конечно. Наверняка вырубит меня, и тогда ты сможешь пригласить футбольную команду «Беарз», чтобы трахнуть меня, пока ты фотографируешь.

– Мне не нравятся такие разговоры, Патриш!

– Ну да, простите меня, не хотела вас обидеть, – съязвила Патриция. – Я должна помнить, что вы семьянин!

Она выпила валиум и запила его рюмкой виски.

Сняв туфли, Патрисия взбила две подушки и села на кровать, вытянув ноги перед собой. Делука придвинул стул к кровати и сел напротив нее, держа свой стакан виски.

– Послушай, – начал он, – я знаю, что был не до конца честен с тобой…

– Господи, это еще слабо сказано!

– Я не собираюсь говорить с тобой, если ты не собираешься слушать, – пригрозил он. Он впился в нее взглядом. – Если ты хочешь прекратить это прямо сейчас, мы прекратим.

Это был его ультиматум. Его способ сказать, что он не желает платить за свой обман обвинениями с ее стороны. Либо она выслушивает его объяснение и принимает его, либо они расстаются.

– Ты собираешься слушать? – спросил он.

– Валяй, продолжай, – нехотя сказала она. Но сказала.

И Делука понял, что они не расстанутся из-за этого.

Его логичные, с его точки зрения, рассуждения, его хитроумные оправдания были стопроцентным повторением всех клише, всех пошлостей, всех банальностей, произносимых уличенным обманщиком. Он слишком рано женился. У него с женой слишком рано родилось слишком много детей. Их совместная жизнь превратилась в обыденность, между ними больше не было волнения и веселья. Его половая жизнь с женой много лет была на грани угасания, и он не «спал» с ней – и еще раз, – не имел, точно не имел секса с женой или кем-либо еще с тех пор, как впервые переспал с Патрисией. Для него очень важно, чтобы она в это поверила. Он влюбился в Патрисию почти с того самого момента, когда впервые увидел ее работающей в «Коркиз». Но она была так молода, он был уверен, что она никогда на него не посмотрит, знай она правду о его семье. Он ненавидел, действительно ненавидел лгать ей, обманывать ее, но он по уши в нее влюбился и не мог ничего с собой поделать, ему требовалось получить ее любой ценой. Ему было больно каждый раз, когда ему приходилось с ней расставаться и идти домой, он действительно хотел на ней жениться, он хотел быть с ней все время, но были препятствия, руководство «Уолгрин» не одобрило бы, если бы он ушел из семьи, развелся, это могло повлиять на его карьеру. В конце концов, «Уолгрин» оплатил его образование в колледже после того, как он получил травму и лишился футбольной стипендии, они много в него вложили, а он в них, и он не хотел этого терять. И он порядочный человек, ему надо заботиться о детях, и денег содержать две семьи не хватит, если он уйдет. Так много, так ужасно много всего, что необходимо принять во внимание в подобной ситуации. Он не считал бы себя мужчиной, если бы позволил себе думать только об их любви, сколь бы отчаянно ему этого ни хотелось.

«Хорошо, хорошо! – хотелось кричать Патрисии. – Довольно! Христа ради, я тебя прощаю! Только, пожалуйста, заткнись!»

Она, разумеется, понимала, что не может заставить его замолчать, он продолжал и продолжал, его голос гудел непрерывно, как самолетный пропеллер. Как только он начинал о чем-то говорить, он не прекращал, пока не доходил до конца. Патрисия закрыла глаза и попыталась приглушить звук его голоса собственными мыслями. «Неужели это имеет значение, – спрашивала она себя, – что он женат и у него целый дом мальчишек? Какая разница, что он лжет ей почти постоянно с того момента, как они впервые заговорили? Имеет ли значение, что ему нравится делиться ею с другими мужчинами, фотографируя их, чтобы иметь возможность смотреть на это снова и снова? Какое все это вообще имеет значение, если оно не ослабило ее любовь к этому мужчине?»

Она любит Фрэнка Делуку. Он ее Фрэнк – кто бы там еще ни присутствовал в его жизни. Естественно, она ненавидит его за то, что у него жена и дети, ненавидит за то, как Джой Хейсек несколькими ужасными словами разорвала ее мечту старшеклассницы о белом заборе из штакетника, о розовом саде. Она его ненавидит, ей больно, но это не отменяет ее любви.

– Я не знаю, что еще сказать, – наконец начал закругляться Делука. – Патриш, я тебя люблю. Я не хочу тебя потерять. Прямо сейчас я не могу давать никаких обещаний насчет будущего, все, что я могу сказать, это то, что я постараюсь придумать, как нам быть вместе. Если ты просто доверяешь мне, дай мне время разобраться во всем, я обещаю больше тебе не лгать. Я всегда буду с тобой откровенен.

Когда Патрисия открыла глаза, Делука сидел, наклонившись вперед, пальцы были сплетены, локти на коленях, глаза, выражение лица – как у несчастного побитого щенка. Если бы он даже не произнес эти