Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

не в накладе. Иностранцы народ чистоплотный, в понятие "уборка" входит и машинная стирка, и пиджаки в химчистку снести, и продукты закупить. А платят зелеными.

Но Верке Соховой не привыкать, она и в доперестроечной жизни подрабатывала через Бюро добрых услуг, основная профессия кочегар. А если курсовая по Тациту… скажите на милость, как согласуются древние римляне с грязными мужскими носками неведомых представителей далеких стран?

Но что теперь чваниться? Глупая жизнь, зазорная, распустить бы эту перестройку, как плохо связанное полотно, постирать нитки, выбросить гниль и связать все заново. Да не распустишь, свалялись нити, срослись узлами.

В этом утлом царстве–государстве под сенью фикуса и произошла их вторая встреча. Телефон свой Даша дала сразу, дала без всякой опаски, потому что придумать встречу с двойником лихим людям не под силу, здесь работала рука судьбы.

Итогом встречи были две фразы, произнесенные гостьей с основательной, прямо‑таки гипнотической силой. Первая — странная и оскорбительная: "Я хочу, чтобы ты стала моим вторым "Я". Ну как вам это понравится? И вторая, поданная на десерт: "Я никогда, слышишь, никогда, не сделаю тебе ничего дурного".

5

Нет, двумя этими фразами их тайный сговор никак не объяснишь, здесь необходимы подробности. Разговор их начался вполне бытово.

— Ты меня легко нашла?

— Легче не бывает…

— А я сдуру твой телефон не взяла. Ты мне его оставь, а то потеряемся. У меня это жилье временное.

— У меня тоже не постоянное. Я себя рассекречивать не хочу, а потому тебе мой телефон не нужен.

Ладно, твое право. Поговорим о сущем. Как и предполагалось, Варя не больно‑то хотела говорить на главную тему.

— Что ты меня все глупости спрашиваешь? Когда родилась, про маму, про папу? Разные у нас с тобой дни рождения. Год один, а месяцы разные. И опять же, зачем тебе мои родители и еще бабушка в придачу? Папенька мой — научный сотрудник, физик, бесплатно колдует с атомной энергией. Мама стяжает славу и копейки в детском педагогическом журнале. Пойми, они нам не помошники, они — обуза. Беспомощные, несовременные люди с птичьими мозгами, а еще пытаются воспитывать. Я их содержу, а они меня за это со света сживают.

— Ну зачем же ты так?

— Жестко? Иначе нельзя. Человек, который делает карьеру и хочет добиться определенных высот, я имею в виду уровень управленца, должен перешагнуть через все.

— То есть как это? Отца заложить, друзей предать?

— А много их у тебя — друзей?

Даша смутилась, жесткая Варвара лезла в душу, как бормашина.

— Сейчас — мало. Время такое… Отец мне велел — не высовываться.

— Вот так, да?.. Отец хорошего не посоветует. Отцы — люди ранимые. Им главное, чтобы их оставили в покое, потому что жизнь, — Варя насмешливо поджала губы, — несправедлива.

— Мой отец совсем не такой.

— Да ладно тебе. Все они на одно лицо. Ты лучше скажи, как я выгляжу?

Даша посмотрела на нее с некоторым смущением. Можно сказать традиционное "хорошо", можно добавить " как из модного журнала", но эти слова не передавали сути. Варя светилась — ослепительная, морем пахнущая, белая блуза без рукавов, белые же, шелковые, ветром подбитые брюки. Назначением узкого золотого пояска было не столько подчеркнуть талию или закончить образ, так сказать, последний мазок, сколько удержать эту белизну в узде, не дай ей взвиться легким облаком. Но Варино лицо никак не соответствовало этой воздушности: глаза в коричневом гриме смотрели холодно, ресницы, как стрелки, нос явно великоват, что за чертовня, не вырос же он за неделю, значит, гримом подчеркнула его величину. Главным украшением лица был рот — помада не яркая, но в глубине губ коричневым мазок, словно Варя закусила их в приступе страсти и кровавая капелька припечаталась навечно.

— Как ты выглядишь? — переспросила Даша. — Чужая…

— Вот! — Варя подняла палец. — Молодец! Верно найденное слово — "чужая"! Мы должны изменить качество жизни и создать свой стиль. Для этого надо быть во всеоружии. Сейчас в моде марсианские лица, — она рассмеялась, радуясь Дашиному удивлению. — Канонизированная греческая красота, обывательская миловидность и даже сексуальность с эдакой девичьей наивностью — все это вчерашний день. Сейчас в цене самобытность, стиль нордический, черты лица резкие, решительные, но при этом выражение полной безмятежности и силы. Это надо в себе воспитывать.

Варя умела четко выразить мысль, не мямлила, не замирала на полуслове, каждое слово точно било в цель. Даша попробовала было воспротивиться — нельзя с такой серьезностью и напором говорить о вещах пустых и суетных, но передумала. Варе нравился разговор, лицо ее оживилось, похорошело и даже утратило часть своей нордичности.

— Ты меня совсем запутала. Модным может быть одежда, но не характер.

— А что ты лобик сморщила гармошкой? — спросила Варя вполне дружественно, с потугой на шутку, но шуткой подперченной, с легкой ехидцей. — Ты его расправь. И никогда, слышишь, никогда, не сосбаривай. Этого сейчас не носят.

— Мне до полной безмятежности жить и жить.

— Ты хочешь сказать, что у тебя неприятности? А у кого их нет? Мы супервумен! Поняла. Внешность современной молодой женщины должна балансировать на грани "мен" и "вумен", мужское и женское, инь и ян…

— Хочешь чаю?

— Хочу. Все что я говорю тебе, очень важно, ты уж мне поверь.

— Господи, ты меня словно в секту вовлекаешь… и с такой строгостью, — приговаривала Даша, накрывая на стол. — А я человек незамысловатый. Лаборантка не может быть супервумен. У нее другие мозги. Через неделю занятия начнутся, все вечера заняты, а днем — работа. Можно было бы работу бросить, платят очень мало, но я привыкла там, к людям привыкла. Одной в этих стенах сидеть… знаешь, иногда такая тоска!

Даша прятала за скороговоркой смятение. Главное остаться самой собой и не начать подыгрывать гостье, изображая столь понятную женскую зависть. И особенно противно было сознавать, что она стесняется своего жилья и убогого угощения, всего‑то вчерашний початый кекс, Варя свалилась как снег на голову, неделю не звонила, а потом вдруг сразу — давай адрес, и теперь чашки–калеки с коричневыми выщербленными краями, налет этот не смывался даже содой. Но Варя в старухиной комнате, как видно, ощущала себя вполне комфортно, сидела, безбоязненно опершись белыми локотками на суровую скатерть, не разберешь — где штопка, где вышивка, курила длинную коричневую сигарету и смотрела в никуда