Читая маршала Жукова - Петр Межирицкий

Следующим шагом вермахта будет шаг к Москве! Упредить!

12 мая, в разгар событий в Крыму и без малейшей связи с ними, без всякой надежды облегчить там положение, войска Юго-Западного фронта, зная о концентрации вермахта перед своим фронтом, но, по указанию вождя, считая ее демонстративной, отвлекающей внимание от Московского направления, несмотря на робкие протесты Генштаба упредили противника и перешли в наступление в общем направлении на Харьков. Операция была выведена из подчинения Генштаба, ее велено было считать делом фронта.

Такова была личная попытка Сталина избежать повторения сорок первого года. Полагаю, что, кроме оперативно-тактических, вождь преследовал и дипломатические цели. Ему в тот момент позарез нужна была крупная победа…

Операция началась бойко, и Красная Армия, превосходившая вермахт, особенно в танках, изрядно продвинулись в направлении Харькова. Но темп продвижения зловеще слабел. В пятидневной обороне вермахт растрепали наступавших, а 17 мая одиннадцать дивизий фон Клейста перешли в контрнаступление из района Славянск, Краматорск. Прорвав оборону 9-й армии, они двинулись под основание советского клина.

В Генштабе случившегося не пропустили, и Василевский, хоть и не допущенный к операции, но пристально за нею наблюдавший, немедленно рекомендовал перейти к жесткой обороне. (Конечно, за его спиной стоял Шапошников, умолкший к тому времени уже насовсем и высказывавшийся с благолепной осторожностью лишь тогда, когда его лично призывал Сталин.) В книгах об этой операции говорится, что штаб фронта с Тимошенко во главе придерживался иного мнения и был согласен со Ставкой (Сталиным!):

" Обстановка под контролем, но нужны подкрепления." Не думаю. Представляется более вероятным, что это было не мнение штаба фронта, а боязливое чтение им вождевых желаний, как и год назад в Киеве. Сталин дать резервы согласился и велел продолжать движение в тыл немцам. А подкрепления, сказал он, прибудут через три дня.

Подумаешь, что при наступлении три дня… Вермахт обождет.

Не ждал вермахт. С утра 18 мая обстановка у Барвенковского выступа стала катастрофической. Клейст расширил стокилометровый прорыв и формировал оборону против возможной деблокады окружаемых советских войск изнутри и извне. Ход событий командованием фронта уже не управлялся. Василевский молил Сталина прекратить движение на Харьков. Вождь ответил грубым отказом. Армии продолжали смертельный свинг в тыл вермахта.

Вечером штаб фронта уже не мог подыгрывать вождю в его желаниях. Перепуганный Хрущев, член военного совета, звонил Василевскому, и тот еще раз пытался поколебать непреклонность вождя. Сталин снова ответил отказом, и Генштаб снова не настоял на своем.

Как тут еще и еще не пожалеть о строптивых командармах?

Страшно возражать Сталину? А терять сотни тысяч солдат в котлах уже в самом сердце страны - это что, не страшно?

Что крылось под нахальным отказом вождя прислушаться к мнению своих генералов? Уже не дружки просили, к ним он давно утратил доверие, а им же выдвинутые военные таланты школы Уборевича (помянутого здесь, ибо всердцах его как-то помянул и вождь: "… учить войска, как при Уборевиче"). Знал он и о совпадении мнений Василевского и Шапошникова, умолкшего, но пока еще остававшегося для него высшим военным авторитетом (исключая себя, разумеется). Причина, на мой взгляд, прозрачна: после свежего конфуза в Крыму и в видах поездки Молотова в Лондон для заключения договора между СССР и Великобританией вождю срочно требовался военный успех. Предстояло обсуждать границы, отстаивать приобретения за счет разодранной Польши, что проще, имея за спиной наступление и тем давая союзнику понять, что судьбы войны - и его, союзника, судьба - решаются на Восточном фронте, и с жертвами там не считаются.

Швырялись в пасть смерти сотни тысяч жизней, чтобы, имея врага в сердце страны, успешнее торговаться о будущих границах.

Молотов улетал 19-го вечером. Лишь тогда, спустя сутки после мольбы Генштаба, вождь согласился на отвод войск. Увы, поздно. Паулюс, перейдя от обороны к наступлению, ударил на Балаклею, замыкая кольцо. Резкий поворот советских армий и неистовые атаки на неумолимые немецкие стрелы не изменили положения. При поддержке танков пехота сомкнутыми рядами шла в смертельный огонь, стремясь удержать дорогу на Изюм. Но 22-23 мая клещи закрылись, а танки уже были без горючего. В кольце осталась масса войск, разгромленных "с невероятной быстротой".

Почему же - с невероятной? И с вероятной, и с неотвратимой. Армия шла в наступлении и не готова была к обороне!

38-я армия пыталась прорвать кольцо снаружи. 28 мая с невероятным трудом ей удалось образовать в обороне вермахта прокол шириной в несколько сот метров, через который выскочила группа в 22 тыс. человек.

В течении недели шла резня окруженных. Высший комсостав погиб. Генералы Бобкин (с 14-летним сыном), Костенко, Подлас с тысячами пехотинцев полегли в безнадежных боях. Ярчайшая фигура Смоленской битвы, генерал Городнянский, о ком солдаты говорили, что его никакая пуля не возьмет, застрелился, чтобы не попасть в руки эйнзатцгрупперов. Три армии перестали существовать. По немецким данным, в плен попала 241 тысяча человек. Число погибших оценивается в 150-200 тысяч.

В книге Воениздата "Гриф секретности снят", на которую приходится ссылаться, поскольку это единственный в своем роде и, в общем, солидный источник, богатый диаграммами и использовавший наличные документы, называет цифру безвозвратных потерь в этой операции (названной, естественно, Харьковское сражение, а не Харьковская бойня), 170958 человек. Но пленные?!

За Харьковской катастрофой последовала агония Севастополя. Это было неизбежно после падения Керчи. Освободившиеся силы вермахта группировались на юг. Харьков создал прекрасную ситуацию для летней кампании. Фюрер уверился, что план "Блау" - хороший план, а южный фланг фронта -ахиллесова пята советской обороны.

Первыми начали генералы-демонстраторы. Мастера военной игры перемещениями войск внушили впечатление, что ударят на Москову. Напуганный Сталин уже без напоминаний Жукова укреплял московскую зону в ущерб другим направлениям. Об этом сказано у Василевского. Но как прозевали "Блау", не рассказывает и он…

… В середине июня воздушная разведка Брянского фронта донесла о значительной концентрации германских войск в районе Щигры-Курск, на что управление разведки Генштаба отреагировало примерно так: "Вы смотрите не в ту сторону, немецкое наступление готовится не на южном, а на северном фланге вашего фронта, где сконцентрировано не менее четырех танковых и десяти пехотных дивизий в районе Юхнова, чтобы ударить ими в стык Брянского и Западного фронтов."

Реакция Генштаба[72] была результатом стараний генералов-демонстраторов вермахта. Они обманули и желавшего обманываться Сталина, и понукаемого им Василевского, и даже Жукова, в какой-то мере оправдываемого тем, что с общей ситуацией он был знаком лишь постольку, поскольку его посвящали, а в качестве командующего фронтом больше всего опасался за свое хозяйство.

Впрочем, так же не поверили и немцы своей воздушной разведке в канун контрнаступления под Москвой.

Но несколькими днями позже и Брянский фронт, и Генштаб были грубо разбужены крушением в расположении войск фронта связного самолета вермахта с офицером штаба 23-й танковой дивизии майором Райхелем на борту. Пилот погиб, Райхель с портфелем в руках пытался бежать и был застрелен, а в портфеле оказалась инструкция командиру 40-го танкового корпуса Штумме о проведении первой фазы операции "Блау". Содержание документов в тот же день передано было штабу Юго-Западного фронта и Генштабу в Москву. Обозначилась цель удара от Волчанска на Новый Оскол: захват Воронежа с последующим поворотом на Острогожск. Наступление нацелено было не на стык Западного и Брянского, а южнее, на стык Брянского и Юго-Западного фронтов. Сталин, как и прежде, отказывался верить фактам и, как и прежде, считал это провокацией и обманом. Он, словно по договоренности с самим фюрером, ждал прямого удара на Москву.

Снова и снова Голиков докладывал о концентрации вермахта в районе Курска, о нарастающем оживлении в районе сосредоточения, о несомненной переброске немцев из Орла. Вотще. 20 июня комфронта вызван был в Ставку. Здесь, на его глазах, разъяренный Сталин смел со стола бумаги злосчастного Райхеля и сказал, что не верит ни слову о "Блау". Он разносил разведку за доверчивость и малокомпетентность, забыв - или, быть может, стараясь взять реванш в глазах Голикова, руководителя ГРУ в канун войны, - что все же получал из ее рук сведения о вероятных сроках начала вторжения.

С ворохом ругани и приказом совместно с Западным фронтом готовить взятие Орла не позднее 5 июля Голиков вернулся в Воронеж.