Моя фронтовая лыжня - Геннадий Геродник

Близкое соседство с артиллеристами не проходит для нас даром: мы попали под жестокую бомбежку. Вахонин втащил волокушу в огромную воронку с пологим скатом.

До сих пор я, как и все, пережидал бомбежку, уткнувшись носом в землю. Сегодня впервые вынужден нарушить общепринятую традицию: лежу лицом вверх. И мне кажется, будто Вахонин, который растянулся рядом с волокушей, как и положено - ничком, подвергается опасности намного меньше, чем я. Разумом понимаю, что это чепуха, но чувствам не прикажешь.

Переходя в пике, "юнкерсы" истошно взвывают. Взглянуть, что ли? Нет, для такого трудного психологического эксперимента у меня слишком мало сил. Глаза непроизвольно зажмуриваются еще сильнее. Но и сквозь закрытые веки воспринял скользнувшую по воронке тень самоа. Леденящий душу визг падающих бомб и серия разрывов... Меня так сильно подбрасывает, что больно отдает в раненую ногу.

Лес быстро гасит гул удаляющихся самоов. Неужто совсем убрались? Медленно текут секунды томительного выжидания. Был бы верующим - молитву прошептал бы. Увы, пока не убрались. Еще один заход и еще один...

Наконец авиасабантуй окончен. Вахонин вытаскивает волокушу из воронки. Пытаюсь помочь ему, но не нахожу опоры - песок плывет из-под моих рук.

Вторая волокуша тоже цела и невредима, следует за нами. Когда мы отъехали от спасительной воронки примерно на полкилометра, позади опять раздался артиллерийский залп. Значит, батарея уцелела. Напрасно старались фашистские асы!

Преодолеваем водные преграды. Столоповский ручей, Трубицкая канава, Зарецкая Трубица, Травенской ручей... На карте они обозначены еле заметными тонюсенькими линиями, и зимой мы не обращали на них внимания. А теперь они заставляют с собой считаться. Да еще как считаться! Вахонин и Философ вдвоем переправляют раньше меня, затем - Кунгурцева.

После Травенского ручья я надолго впал в забытье. Пришел в себя от острой боли в ноге. Смотрю, Вахонин и Философ извлекают меня из волокуши, вносят в какой-то сарай, кладут на выстеленный лапником пол.

- Счастливого пути, старшина! - пожал мне на прощание руку Вахонин. Лечись, выздоравливай и возвращайся... - Легко догадаться, что хотел было пожелать Саша: "...и возвращайся в лыжбат". Но спохватился, сообразил, что это нереально. - ...И возвращайся в школу, учи детишек. А мы тут...

- А мы тут... - продолжил Философ, - ...какая у кого планида. Кто следом за лейтенантом Науменкой и Авениром, кто, покалеченный, вдогонку за тобой, старшина... Найдутся и такие счастливчики, которые живые-невредимые на Большую землю выберутся и до окончательной победы довоюют...

- Большое вам спасибо, ребята! - растроганно ответил я. - Обязательно писать буду из госпиталя, только бы письма доходили...

Вахонин и Философ попрощались с лежащим рядом со мной Кронидом и ушли. На душе стало ужасно тоскливо: оборвалась последняя ниточка, связывавшая меня с лыжбатом.

Оглядываюсь вокруг - и узнаю: тот самый сарай на окраине Ольховки, в котором мы ночевали, придя из Мясного Бора. Лежу в том самом углу, в котором крепчайшим сном проспал ночь между мертвыми фашистами. В центре на большом круге из песка горит костер, вокруг него сгрудились раненые. Еще больше нашего брата лежит вдоль стен.

Итак, закончен первый этап моих странствий от места ранения до стационарного госпиталя. Позади - четыре километра на волокуше, впереди тысячи километров на самых разнообразных видах транспорта.

Во 2-й ударной, в кольце, скопилось 5000 раненых.

Вывезти их пока невозможно.

Из дневника хирурга А. А. Вишневского

Брезентовые хоромы

Эту запись главный хирург Волховского фронта сделал в начале июня. Но и в начале апреля, как я испытал на собственном опыте, все пункты на пути эвакуации раненых уже были забиты до отказа.

Лежу в сарае, который является филиалом ПМП, одни сутки, лежу вторые, третьи... По ночам донимает холод, в далеком углу тепло костра чувствуется слабо. Но это еще полбеды. Никак не могу привыкнуть к положению тяжелораненого. Скажем, сходить "в кустики" - целая проблема. Точнее - не сходить, а сползать.

Суден мало, санитаров не дозваться, они по горло заняты более важными делами. Одних раненых уносят, других - приносят, заготавливают дрова, ходят с бачками за водой и супом. Внутри сарая добровольными санитарами отчасти являются легкораненые.

Но, допустим, допросился судна. Так попробуй им воспользоваться! Ведь не на госпитальной койке находишься в одном белье, а в полном зимнем обмундировании. Да и стесняюсь с непривычки... Ведь в помещении, народу кругом полно...

Глядя на своих соседей, которые лежат совсем пластом, считаю себя хотя и не ходячим, но все же в некоторой степени способным выбраться из сарая самостоятельно. Отталкиваясь в сидячем положении руками и здоровой ногой, продвигаюсь спиной к выходу. Впрочем, левую ногу называю "здоровой" с большой натяжкой. От контузии она вся синяя и разбухшая, как бревно. Главные трудности "в кустиках". Но, чтобы не впасть в натурализм, о дальнейших мытарствах рассказывать не стану...

Время от времени к нам заходит врач, отбирает раненых для срочных операций и перевязок. Кунгурцева унесли на госпитальных носилках еще вчера, и в сарай он больше не вернулся.

Наконец подошла и моя очередь. Меня тоже понесли на настоящих санитарных носилках. Перевязочная оказалась в небольшой крестьянской избушке. Пока врач отдирал от раны .бинты, меня от пальцев ног - между прочим, отсутствующих - и до затылка пронзала острейшая боль. Даже сразу после ранения не было так больно! Но, закусив губу, молчал: не могу, не умею кричать. В мальчишеские годы мой строгий батя изредка порол меня чересседельником - молчал. Тонул в реке Дриссе - молчал...

Из перевязочной я попал на крестьянскую телегу с бортами лесенкой. У нас в Белоруссии такой вид транспорта для перевозки сена, соломы, снопов называют "драбинами". Нас трое, лежим рядком, санитар-повозочный идет с вожжами в руках.

При нынешнем бездорожье и троих хватит. Тем более что воз тащит кляча явно дистрофического вида. Оказывается, еще не всех коней перевели на маханину. Кое-где остались вот такие одры-доходяги. И хорошо, что остались. Машины сейчас ходят только там, где проложена гать. Не будь этой старательной клячи, когда бы я выбрался из холодного Ольховского сарая?!

Крепко досталось на протяжении пятнадцатикилометрового пути и драбине, и возчику, и многострадальной кляче. Но больше всего - нам, раненым. К вечеру приехали в район Новой Керести - Кречно, где расположены штаб 2-й ударной, многие армейские тылы, в том числе и госпитали.

Редкий сосновый лес. Нас положили на все тот же незаменимый в наших условиях лапник. Вот так номер! В Ольховке хоть в сарае лежали, а тут и этого нет. Мои соседи оценивают ситуацию на сочном трехэтажном наречии русского языка.