Волшебное слово(Сказки) - Сомов Орест Михайлович

— Бабушка, никак это твоя скотинка по двору гуляет.

Выбежала старуха на двор, а солдаты — раз! раз! — выгребли петуха из печи, положили в мешок, а под сковородку подсунули старый лапоть. Известно — солдаты люди проворные!

Вернулась бабка со двора:

— Не вы ли, детоньки, скотинку-то мою со двора выпустили?

— Что ты, бабушка, — говорят солдаты, — как такое возможно.

Посидели, подремали у бабки солдаты и говорят:

— Хоть чего-нибудь, бабушка, дала бы нам поесть-попить.

— Чего же, детоньки, дам? Возьмите черствого хлебца, да кваску налью в черепок, — кушайте на здоровье.

Сели солдаты уплетать хлеб с кваском, а скупая бабка сидит у окна, кудель чешет — весело старой, что провела солдат.

И захотелось бабке подшутить над солдатами:

— А что, детоньки, — вы люди бывалые, всего видели, — скажите-ка мне: нынче в Пенском-Черепенском, под Сковородным, здравствует ли славный полковник Курухан Куруханович?

— Нет, бабушка, Курухана Курухановича давно нету, — отвечают солдаты.

— А кто же, детоньки, заместо его?

— Как же, бабушка, ты не знаешь, — отвечают солдаты, — заместо Курухан Курухановича давно уж сидит Плетухан Плетуханович.

— Что вы, родимые! А где же теперь Курухан Куруханович?

— Эх, бабушка, славного полковника Курухан Курухановича давно перевели в Сумин-полк.

Погрелись солдаты, похлебали бабкиного кваску с хлебцем и пошли в путь-дорогу.

А воротился о ту пору из города старухин сын Аким. Лошадь отпряг, сел обедать.

Стала бабка потчевать сына, рассказывает старая про свою хитрую увертку:

— Без тебя, сынок, гостили у меня прохожие солдаты, просили поесть-попить. Да загадала я им хитрую загадку.

— Какую же, матушка, ты им загадала загадку? — спрашивает Аким.

— А вот какую: в Пенском-Черепенском, под Сковородным, здравствует ли славный полковник Курухан Куруханович? Где им, серым, знать, что у меня в печи, в черепке, да под сковородкой!

Полезла старуха в печь, открыла черепок, ан — петуха-то под сковородкой нет! Лежит заместо петуха в черепке старый солдатский лапоть.

Заголосила во весь голос старуха:

— Ахти мне, батюшки, обманули меня проклятые солдаты!

А сын от стола говорит:

— Так-то, матушка, солдата не обманешь, солдат — что старый воробей: его на мякине не проведешь.

Малиновый звон

Вышло дело по лету.

Вынесли бабы на луга, на светлое солнышко, белить холсты. Расстелили холсты по росе около кустов, а сами промеж себя ведут разговоры:

— Ну, теперь надо смотреть да смотреть за холстами, народ ныне пошел бойкий.

А была на деревне старушонка Федоса — такая говорливая да сметливая, ну мочи нет. Любила старушонка похвастать своим колдовством. На словах куда старушонка востра, а на деле — грош цена.

Расхвасталась перед бабами старушонка:

— Это у кого другого, а у меня никакой вор не возьмет! Потому — знаю я петушиное слово от всякого вора и от разбойника.

Известно — похвальные речи гнилые.

Села старушонка от других в стороне. «Ну, — про себя думает, — пусть бабы свои холсты глядят, у меня будут целехоньки!»

А проходили мимо из отпуска два солдата, два удалых молодца, приметили холсты на лугах.

— Что, землячок, — говорит один, — холсты-то, похоже, припасены про нас. Залезай в кусты да гляди в оба! Я пойду с бабкой лясы точить.

Подошел солдат к старухе:

— Здравствуй, бабушка, как живешь-можешь?

— Здравствуй, дружок. Далеко ли идешь?

— Наше дело солдатское, — говорит солдат, — иду туда — незнамо куда, иду за тем — незнамо зачем!

— И-и, родимый, служба-то у вас куда мудрена!

— Мудрена, бабушка, мудрена, — говорит солдат. — А я вот к тебе с запросом, вижу, что ты старушка бывалая, знаешь многое. Объясни-ка наш давнишний солдатский спор. Говорят мои землячки, что в вашей стороне звонят не по-нашенски.

— Как можно такое, — говорит старуха, — чай, и увас и у нас колокола медные, а звон один.

— Так-то так, — отвечает солдат, — да хотелось бы мне для верности выслушать, как у вас звонят.

— Чудак ты, землячок, — как звонят? Да очень просто, слухай: тинь-тинь-тинь — дон-дон, тинь-тинь-тинь — дон-дон!..

Смешно старухе, разошлась старая, не остановить: — Тинь-тинь-тинь — дон-дон, тинь-тинь-тинь — дон-дон!..

— Невелика разница, — отвечает солдат, — а звон не тот. В нашем краю звон малиновый, чуть пореже, вот этак: тяни-тяни — потягивай, тяни-тяни — потягивай!..

— Как, как, землячок? — покатилась со смеху старуха.

— А все так же, бабушка: тяни-тяни — потягивай, тяни-тяни — потягивай!..

Совсем ослабла старуха смеявшись.

А другой солдат тем часом, не будь плох, перетянул из кустов бабкины холсты, сложил в сумку и был таков.

Уж кое-как отдышалась старуха, слова не вяжет.

— Ну, служивый, — говорит, — звон-то ваш куды чудесен! Досыта насмеешься.

И опять покатилась старуха.

— А вот ужо, так досыта и наплачешься, — говорит солдат. — Прощевай, бабушка, да не поминай лихом!

Поднялся солдат и пошел в свою сторону — шапчонка набекрень.

Под вечер стали бабы холсты считать, а старухиных холстов нет. Обегала старуха поле, обшарила все кусты, облазила на лугах кочки: нет, пропали холсты! Припомнила старуха солдатское слово и заплакала горько: «Эх, лучше б и не слушать мне солдатов малиновый звон!»

Тороча

За речкой Невестицей, под Веселым Городищем, в деревне Кочаны, жил-поживал дед Артюх с бабкою Просой, и народился у них сын Иван, да такой продувной малый: ни пахать, ни сеять. Бывало, из-под вороны яйца повынимает, вороне и невдомек.

Под самого Покрова свезли Артюха на погост, и остались на дворе жить вдвоем — старуха да сын Иван.

Напряла старуха за зиму два мотка пряжи, повесила сушить над печкой. И Иван — ни пахать, ни сеять — говорит с печи старухе:

— Эх, матушка, отпустила б ты меня в город, на широкий на торг, продал бы я твою пряжу за хорошую цену, — зажили бы мы с тобою по-богатому.

— Что ты, дитятко, да много ли дадут тебе за мою пряжу!

— Небось, матушка, пустым не ворочусь! — отвечает продувной малый Иван.

Поехал Иван в город на ярманку, повез продавать пряжу. На рубль продал да накрал на девяносто. Накупил себе пряников, меду горшок, — сел на воз, едет по дороге, знай макает в мед пряники да уплетает за обе щеки.

А ехал навстречу Ивану богатый барин Пенский на лихой четверне.

— Стой, постой! Чей таков? — замахал барин арапельником[86], осадил четверню. — Как ты, серый мужик, смеешь так сладко есть! Полагается мужику один черный хлеб есть! Аль захотелось, чтоб я тебе всыпал горячих?

Остановил Иван лошаденку.

— Эх, ваше сиятельство, потому я пряники с медом ем: ездил я на ярманку, на широкий на торг, получил богатые барыши — на рубль продал, на девяносто так взял. А с тебя хоть бы двести взять!

— Как так? — стал барин.

Говорит Иван барину:

— А давайте, ваше сиятельство, положим уговор. Расскажу я тебе сказку, ни малу, ни велику, а ты слухай да мотай на свой барский ус. Коли ты мне скажешь: врешь! — то с тебя двести рублев, а коли вытерпишь, промолчишь, так и быть, сам лягу, сам и портки спущу: секи меня вволю, угождай твоей барской светлости.

— Ладно, — говорит барин, — я согласен.

Ударили они по рукам, слез барин с брички, и стал Иван сказывать свою сказку:

— Лет тому ни длинно, ни коротко — а много воды утекло, ходил я у отца-матери без порток, не умел от носу откинуть сопель. Пошел я в те поры в лес по дрова, увидел в дубу дупло, а в дупле — жареные перепелята гнездо свили. Сунул я в дупло руку — не лезет, сунул я ногу — не лезет, разбежался с горки и вскочил в дупло. Наелся-накушался, захотел вылезть, — ан не тут-то было: от еды брюхо толсто! Я, добрый молодец, был догадчив, сбегал домой за топором, прорубил дыру и вылез на божий свет…