Опыт о неравенстве человеческих рас. 1853г.(том1) - Жозеф Артур де Гобино

У арийцев была бело-розовая кожа: такими были самые древние греки и персы, такими запечатлены древние индийцы. Волосы как правило были светлые—вспомним, что эллины отдавали предпочтение именно этому цвету волос и наделяли им своих самых почитаемых богов. И сегодня еще светлые волосы можно встретить в Индии, особенно на севере, т. е. там, где арийская раса лучше всего сохранила свою чистоту. В Каттиваре встречаются рыжеволосые и голубоглазые люди.

У индусов идея красоты до сих пор ассоциируется со светлой кожей и светлыми волосами, о чем свидетельствуют описания избранных детей, столь частые в буддистских легендах. В них описывается, например, божественное создание в младенческом возрасте с золотистого цвета кожей. Его голова напоминает зонтик (т. е. круглая, не похожая на пирамиду, что характерно для черной расы). У него длинные руки, широкий лоб, близко расположенные брови и выступающий нос.

Поскольку это описание (примерно VII в. до н. э.) относится к расе, лучшие элементы которой были в значительной мере перемешаны, нет ничего удивительного в таких несколько преувеличенных требованиях, как кожа золотистого цвета и сведенные вместе брови. Что касается остальных Деталей, речь идет о белой расе, и это дает повод думать, что арийцы в своей массе обладали этими признаками.

Эта разновидность человечества, отличавшаяся красивой внешностью, была наделена не менее выдающимся разумом. Она обладала неистощимой живостью и энергией, а ее система правления отвечала всем потребностям столь предприимчивых людей.

Во главе арийцев, разделенных на племена или небольшие группы, жившие в больших поселках, стояли вожди с очень ограниченной властью, которая не имела ничего общего с абсолютизмом, процветавшим у черных или желтых народов. Самым древним санскритским названием царя или властителя было слово «vic pati», что сохранилось в зендском «vic paitis», а литовским словом «wiespati» до сих пор называют землевладельца.[125] Греческая монархия героической эпохи, очень близкая иранской монархии до Кира, имела весьма ограниченную власть, в «Рамаяне» и «Махабхарате» цари избираются жителями городов, брахманами и даже соседними царями: здесь нет и речи о всевластии и самовластии, и это напоминает германскую организацию перед реформой, наподобие той, что осуществил у нас Хлодвиг.

Между прочим, в «Манава-Дхарма-Шастре» больше приверженности идее абсолютной монархии, чем в великих поэмах, однако еще нет строгих принципов нынешних восточных государств. «К царю, даже если это ребенок, следует относиться с почтением и не считать его простым смертным: он есть божество в человеческом облике». Но ниже законодатель добавляет: «Пусть царь, поднявшись с ложа на рассвете, с уважением выслушает брахманов, изучивших все три Веды и этнические науки, и пусть повинуется их решению» (§ 37). И далее в § 54: «Царь должен назначить семь или восемь министров, которые должны принести клятву, касаясь рукой священного изображения или предмета. Это будут люди, чьи предки служили царям, люди, упоминаемые в священных книгах, доблестные и владеющие оружием, благородного происхождения». В § 56: «Пусть ен постоянно советуется с этими министрами в вопросах войны и мира, организации войска, доходов, защиты своего народа и приумножения приобретенных богатств». В § 57: «Обдумав мнения своих советников — вначале самостоятельно, затем обсудив их сообща, — пусть он принимает самые мудрые решения во всех делах». В § 58: «Пусть царь, согласно шести основным правилам, поставит во главе совета одного брахмана, избранного среди прочих». В § 59: «Пусть он всецело доверяет ему во всех делах и вместе с ним принимает окончательное решение».

Арийских царей, живших в своих селениях среди стад быков, коров и лошадей и являвшихся судьями в бурных спорах, которые часто сопровождали жизнь скотоводов, окружали люди более воинственные, чем пастухи.

Когда я веду речь об арийской нации, об арийском семействе, я не хочу сказать, что различные племена, составляющие его, жили в мире друг с другом, хотя в ведических гимнах пишется обратное. Вражда сопутствовала их повседневной жизни, и самым достойным объектом восхищения этих людей был воин на колеснице, который в сопровождении колесничего осыпал стрелами соседние племена. В «Зенд-Авесте» такой воин называется «rathaestao», т. е. тот, кто ездит на колеснице. Возничий всегда фигурирует на египетских, ассирийских, персидских изображениях, в греческих и санскритских поэмах, в «Шахнамэ», в скандинавских сагах и рыцарских романах средневековья, а в Индии он являлся важной фигурой в воинском деле.

Итак, арийцы воевали между собой, а поскольку они не были кочевниками и старались как можно дольше пробыть на новой земле, поскольку их храбрость постоянно сталкивалась с сопротивлением местного населения, они сами были инициаторами всех своих походов, военных кампаний, побед и поражений. Добродетелью у них считалась воинская доблесть, а доброта и благородство прежде всего связывались с храбростью: с этим мы встречаемся в более поздние времена в итальянской поэзии, где «добрый Ринальдо» — это то же самое, что «il gran virtuoso» у Ариосто. Самые высокие награды и почести были уготованы самым активным героям. Их называли «qoura», т. е. «небесные», потому что, когда они погибали в битве, они попадали в Сваргу, великолепный дворец, где их встречал Индра, царь богов, и эта честь была настолько велика, что ни богатые приношения, ни знания, ни мудрость не давали смертному права занять на небе место, которого удостаивались «суры». Ни одно достоинство не могло сравниться со смертью в бою. Но и этим не ограничивались прерогативы доблестных воинов. Они могли не только отправиться в качестве почитаемых гостей в обитель богов — они могли сместить с трона самих богов, и даже всемогущий Индра постоянно боялся, что какой-нибудь герой-смертный отберет у него скипетр.

Между этими арийскими идеями и содержанием скандинавских мифов наблюдается поразительное сходство. И не просто сходство, а абсолютную идентичность приходится констатировать между понятиями этих двух племен белого семейства, разделенных веками и расстоянием. Впрочем, такая дерзкая концепция отношений человека со сверхъестественными существами встречается в такой же большой мере у греков героической эпохи. Прометей, похищающий небесный огонь, оказывается хитрее и предприимчивее, чем Юпитер; Геркулес силой отбирает Цербера у Эреба; Тесей заставляет дрожать Плутона, сидящего на троне; Аякс ранит Венеру; а Меркурий, хотя он и бог, не осмеливается противостоять храбрости спутников Менелая.

В «Шахнамэ» также изображаются герои, бросающие вызов адским силам и побеждающие их.

Эта дерзость у всех белых народов определяется, несомненно, их убежденностью в своем превосходстве и могуществе. И меня не удивляет тот факт, что негры так легко признают божественную природу завоевателей, пришедших с севера, когда те воспринимали как нечто обязательное свое сверхъестественное могущество, а иногда, в силу некоторых воинских или моральных подвигов, считали себя способными подняться до богов, которые наблюдают за ними, помогают им и опасаются их. Вообще можно сказать, что искренние люди обыкновенно легко принимают за действительность то, во что верят. Тем более, когда черный житель Ассирии и Египта с трепетом слушает, как его господин заявляет, что если он еще не бог, то скоро им станет. Абориген видит, как господин правит, властвует, учреждает законы, вырубает леса, осушает болота, строит города — одним словом, выполняет ту цивилизаторскую работу, на которую сам он не способен, — и говорит сородичам: этот человек ошибается, потому что ему не надо становиться богом — он уже бог. И аборигены боготворят его.

При таком преувеличенном чувстве собственной значимости можно было бы предположить, что сердце белого человека склонно к безбожию. Но это не так: белые, как правило, очень набожны, и их очень сильно занимают теологические идеи. Мы уже убедились, как заботливо они сохраняли древние космогонические воспоминания, которыми обладало семитское племя евреев, частично получившее их из собственных источников, частично от хамитов. Со своей стороны, арийская нация оставила следы в Книге Бытия. Вот что пишется в «Ригведе»: «В ту пору не существовало ни бытия, ни небытия. Не было ни вселенной, ни атмосферы, ничего вверху; ничего и нигде… Смерти не было, как не было бессмертия, ни различия между днем и ночью. Но Это уже трепетало, пока без дыхания, будучи единственным по отношению к самому себе, заключенному в самом себе. Не было ничего больше. Все было покрыто тьмой и погружено в непроницаемые воды. Но эта скрытая масса проявлялась силой созерцания. Желание («kama», любовь) родилось в начале ее сущности, и это было первородное семя, семя созидающее, которое мудрецы, осознавшие его в своих сердцах, посредством медитации, различали в лоне небытия как связь с Существованием». Эти мысли выражены глубже и ярче, чем у Гесиода и в кельтских сказаниях, хотя в принципе это одно и то же. Впрочем, арийцы искали в религии прежде всего метафизические идеи и моральные предписания. Сам по себе культ был очень простым.