Надрывы - Михаил Дубаков

— Я не знаю, какого народа эта книга и когда она написана, — возбужденно заговорил старик. — Я не знаю, что в ней написано, хотя и пытался пару раз понять этот язык, но эта руна здесь и неоднократно встречается. Держи, — старик передал книгу Аркину, — может, у тебя что-нибудь и получиться.

Аркин часами сидел над книгой, пытаясь разобраться в странных рунах, пытаясь проникнуть за ширму символов, вглубь, внутрь… тщетно… Потом… потом он тупо листал страницы, потом он обнаружил, что его руна повторяется на нескольких страницах подряд и стоит первой из двух рун в правом нижнем углу на каждой странице. Аркин лихорадочно пересчитал листы, хлопнул себя ладонью по лбу и смачно сплюнул. ЕГО руна обозначала цифру, в обычном десятичном исчислении этой цифрой была ДЕВЯТКА.

***

— Эта врата словно слились со скалой! — один из магов с остервенением саданул молнией в приземистый кустик, отчего тот совершенно обуглился.

Император стоял на вершине холма в верше от запечатанного входа в гномье царство. Уже несколько часов он смотрел, как его лучшие маги безуспешно пытаются что-нибудь сделать с холодным металлом, словно вплавленным в скалу. Он смотрел, как они бьются, словно лбом об стену, и бродившие до этого беспорядочными тенями мысли стали собираться воедино.

Сон изменил его. В непробиваемой твердости и жесткости появились маленькие трещинки сомнений. Сон стальным резцом вырезал на каменном лице морщины мудрости, закаленным зубилом выбил осколки мнимой гордости, аккуратно подчистив следы работы мелким надфилем самоанализа.

Император стал другим. Теперь бесплодные попытки магов он сравнивал со своей жизнью: он точно так же жил, точно долбал стену скуки и безуспешно. Ни единого выдающегося решения, ни единого великого закона — все, вся жизнь — безуспешная попытка развеять скуку, только этим он был занят всю свою жизнь.

— Проклятье! — проскрипел зубами правитель, стискивая рукоять меча.

Он понял, что был неоправданно жесток, излишне самоуверен, чересчур эгоистичен. В этом было мало его вины, все зародилось еще тогда, в далеком детстве, когда с рождения ему твердили, что жизнь подданных — пыль под ногами ИМПЕРАТОРА, таланты подданных — щебенка для фундамента ИМПЕРИИ.

Человек… Человек, как личность… Личность — яд для трона, только слепая вера в могущество повелителя, только благоговейных страх при виде повелителя, только свистящий шепот уважения при упоминании повелителя — только это приветствовалось и поощрялось.

Ему буквально вбивали в голову, что император — избранный. Он — НАД, остальные — ПОД. Мысли императора единственно верные, приказы императора не терпят обсуждения, желания императора ПРЕВЫШЕ законов и правил.

Как он мог стать иным? Как вообще что-то могло изменить его характер? Но тот сон… сон смог… сон смел паутину иллюзий, крепко опутавшую правителя. Император понял, что он мало чем отличается от простого человека, что власть его отнюдь не безгранична и довольно-таки случайна, а методы правления неоправданно жестоки. Он словно прозрел, посмотрел на мир глазами ЛИЧНОСТИ, а не презрительным взглядом тирана. Это мир… он… он просто отвратителен! Всепроницающая грязь интриг, неистребимая пошлость завистливых доносов, отвратная вонь помойки человеческих душ, погрязших в разврате, лени и насилии, непробиваемая тупость и жадность наместников… А над всем этим он. Он! Император! Слепой поводырь умирающей империи, ведущий ее к обрыву. Он! Увлекающий за собой это кровавое месиво судеб.

Он увидел, что империя гниет, медленно разлагается в лучах кажущегося благополучия. Смрадный запах гноения разносится во все стороны, и скоро на него слетятся стаи стервятников — терзать плоть еще живого, но уже обреченного зверя.

Гнев заполнил все, затмив разум. Гнев на всех придворных, злость на себя самого, злость на всю систему, на управление, на способы, на последствия.

Она до хруста в фалангах сжал руку в кулак. Ему вдруг захотелось вырвать это все одним движением, казнить половину дворянства, сжечь половину указов.

Потом ярость схлынула, оставив после себя отточенные камни холодной уверенности и трезвого расчета. Император понял, что нужно делать. Он понял, что это не делается вдруг, но начинать надо немедленно, почему-то надо было спешить, он чувствовал это, но не знал почему…

Гномы… Внезапно он посмотрел на эту войну другими глазами. Скуки уже не было, злоба прошла, осталось лишь ощущение бессмысленности и налет бесполезности. Эта война не делала чести императору, не делала чести армии, она была бессмысленной во всех отношениях. Ржавчина на клинке мести уже не пугала его, а гномы всегда были верными союзниками… Но просто взять и уйти было совершенно невозможно, тогда станут сомневаться в мощи его армии, а допустить это… просто плюнуть в лицо самому себе.

Император поморщился. Выход был, он не сомневался. Оставалось лишь нащупать и ухватиться за то единственно верное решение, пока эти разъяренные неудачей чародеи пытаются открыть ворота.

Через несколько минут легкая улыбка скользнула по обветренным губам императора. Он нашел то единственное решение.

***

Отшельник устал. Просто устал от самого существования. Нет, не скука жизни, не серость жизни утомили его, его утомила сама жизнь, долгая и тяжелая. Он много сделал, много больше всех остальных. Он сделал почти все, что мог и хотел, что уготовила ему судьба, но это не радовало отшельника. Цель жизни не была достигнута, он так и не нашел способа навсегда уравновесить этот мир…

Вот и сейчас… эта злополучная неустойчивость… Все снова летит к чертям… Опять нужен кто-то… Раньше этим кем-то был он, а теперь должен быть другой… Да, конечно, равновесие само о себе заботится неплохо, но… Именно это "но" и не давало спокойно умереть отшельнику, именно из-за этого "но" он с трудом засыпал по ночам, вымучивая очередное заклятье контроля, именно это "но" он стремился вычеркнуть всю свою долгую жизнь.

Старик грустно улыбнулся, вяло отмахнувшись рукой от нахлынувших воспоминаний. Надо было что-то делать…

Воплощение вот-вот завершиться, а девятого все нет… Нет… Но он должен столько всего рассказать и передать ему! Времени практически нет! И девятого нет…

***

— Ну, внук, оставим покуда ценности духовные, пора заняться делом фундаментальным. Ты уже к нему подготовлен вполне… А вот отца твоего я сразу стал этому учить, а про все остальное так, вскользь, намеками… Зря, видно, делал это… Но спешил… спешил, а что делать-то было… (вздох). Ладно, слушай настойчиво, коли неясно что, вопрошай.