Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием - Виктор Петрович Крутоус

пробелом в наших знаниях о Серебряном веке, за тему необычайно сложную, заведомо не предполагающую бесспорных, однозначных решений. Для успешного анализа и осмысления такой темы автор должен обладать широким кругозором: знать, кроме обширного, многогранного творчества самого Л. Андреева, литературный и идейно-философский контекст эпохи, разбираться в многообразии художественных направлений рубежа веков (реализм, символизм, экспрессионизм и др.), быть осведомлённым в религиозных традициях христианства, гностицизма, буддизма. Автор, несомненно, обладает этой широтой кругозора, что и послужило залогом её успеха.

На протяжении всего текста А. Н. Киселёва демонстрирует высокий уровень филологической культуры. Ей в равной мере удаются и «монографические» разборы отдельных художественных произведений Л. Андреева, и тонкие сопоставительные анализы текстов, принадлежащих разным авторам, разным литературным школам, направлениям. Запутанные, болезненные проблемные узлы автор распутывает с большим терпением, осторожностью и внутренним тактом.

Особое удовлетворение вызывает такая «фирменная» особенность данного автора, как методологическая самосознательность и рефлексивность. А. Н. Киселёва всегда отдаёт отчёт себе (а заодно и нам, читателям) в том, какую задачу ей предстоит сейчас решать, какие разумные ограничения предмета исследования ею произведены, какие пути и средства выбраны и почему. Она ведёт своё исследование так же обдуманно и уверенно, как лоцман – доверенное ему судно.

Считаю работу А. Н. Киселёвой не только успешным и весьма содержательным, но и, не побоюсь сказать, незаурядным исследованием. Такая книга способна удовлетворить любознательность широкой публики и одновременно послужить стимулом для новых научных исследований творчества Леонида Андреева и проблемы трагического.

Мне чтение данной работы принесло большое удовлетворение, побудило о многом задуматься. Надеюсь, аналогичным будет и душевный отклик тех, кому знакомство с этим изданием только предстоит.

2008

К истокам постмодернизма: философский бунт Льва Шестова

Вопрос об идейных истоках и предшественниках современного постмодернизма весьма непрост. Но он, как мы увидим ниже, имеет принципиальное значение.

Постмодернизм является неклассической философской и культурной парадигмой. Вполне естественно, что он противопоставляет себя классике, традиционному воззрению (воззрениям) на мир. Но нельзя не заметить и того, что зачастую это противопоставление приобретает ультрарадикальный, абсолютизированный характер.

Нередко приходится слышать и читать, что постмодернизм – детище второй половины и даже последних десятилетий XX века, тех новейших тенденций, которые возобладали в нынешнем обществе, культуре, в интеллектуальной и практической жизни людей. Что же касается классики, то она выражает опыт прежний, несоизмеримый и несопоставимый с современным. Фактически в подобном контексте речь ведётся о полном разрыве преемственности в развитии философии и культуры. Получается, что постмодернизм, как нечто абсолютно новое, как бы выпал из истории. Его можно уподобить растению, корни которого не заглублены в толщу земли, а стелятся лишь по поверхности.

Во всём этом идейном комплексе, типичном для радикалов от постмодернизма, элементы бесспорно истинные смешаны, как мне представляется, с утверждениями спорными и просто ошибочными.

Прежде всего отмечу, что авторство идеи о радикальном разрыве современности со всей предшествующей историей человечества принадлежит отнюдь не постмодернистам-нонклассикам наших дней. Такую предельно заострённую установку в оценке новейшего этапа культуры задали ещё мыслители первой трети XX века. Так, представитель «философии жизни» Георг Зиммель в своей известной статье «Конфликт современной культуры» рассматривал «жизнь» и порождаемые ею культурные «формы» как, по сути, непримиримые противоположности, борющиеся до взаимоисключения. Причём, если в прежние эпохи развивающаяся жизнь ломала ею же порождённые формы и заменяла их другими, более новыми и адекватными, то особенность теперешнего этапа Зиммель видел в сбрасывании жизнью любых форм, в самопрезентации живой жизни помимо всех опосредующих факторов[251]. Новая, новейшая культурная ситуация оказывалась абсолютно уникальной, не имеющей аналогов в предшествующей истории. Отсюда логически следовал вывод о «разрыве связи времён».

Столь же крайнюю, явно утрированную постановку вопроса о смене старого новым – применительно к сфере искусства – можно видеть и в статье Хосе Ортеги-и-Гассета «Искусство в настоящем и прошлом» (1926 или 1927). Некоторые формулировки этой статьи гласят о признании «искусством» только продуктов творчества актуального, авангардного, при полном отвержении всех предшествующих творений как внеположных. «Искусство прошлого не «есть» искусство; оно «было» искусством»[252]. «Улетучились последние остатки духа преемственности, традиции. Модели, нормы и правила нам больше не служат. Мы принуждены решать свои проблемы без активной помощи прошлого, в абсолютном актуализме, будь то проблемы искусства, науки или политики»[253].

Удивительно ли, что подобные взгляды имеют своё продолжение и развитие в наши дни?

Постмодернизм в своей резкой оппозиции всему классическому, традиционному приобретает некий ореол сакральности. На мой взгляд, уже одна постановка вопроса об истоках, корнях постмодернизма лишает его атрибута исключительности, заземляет его, делая доступным для научного анализа и трезво-критического осмысления.

Тезис об уникальности постмодернизма как фазы культурной эволюции не приемлет, между прочим, один из видных его теоретиков и практиков – Умберто Эко. «…Я сам убеждён, – пишет он, – что постмодернизм – не фиксированное хронологическое явление, а некое духовное состояние, если угодно, Kunstwollen – подход к работе. В этом смысле правомерна фраза, что у любой эпохи есть свой собственный постмодернизм… По-видимому, каждая эпоха в свой час приходит к порогу кризиса…»[254].

Против тезиса о единственности современного постмодернизма активно возражают также белорусские историки философии А. В. Филиппович и В. Н. Семёнова. Они напоминают, что противоборство двух типов или форм философии – классической и неклассической – проходит через всю историю человеческой мысли. Периоды классики сменяются периодами нонклассики, и наоборот. У каждого типа философствования есть свои сущностные особенности. Первый тип (классика) соответствует эпохам подъёма и стабилизации общества, его культуры; второй (нонклассика) – периодам кризиса и упадка. Но развитие человеческой мысли продолжается и в том, и в другом случае, оно неостановимо. Исходя из этого, А. В. Филиппович и В. Н. Семёнова усматривают в современном постмодернизме типологические черты сходства с определёнными философскими школами далёкого прошлого – античными софистами, скептиками, средневековыми номиналистами и др.[255]

В том, что постмодернизм второй половины XX – начала XXI века является реакцией на спекулятивный характер и длительное господство немецкого идеализма (прежде всего гегелевского), классического рационализма и позитивизма, сходятся все исследователи. Что же касается тех направлений новоевропейской философии, которые близки по духу к постмодернизму и способствовали его возникновению, то их набор достаточно широк и вариативен. Думаю, есть все основания согласиться с В. В. Бычковым, который в качестве предтеч постмодернизма называет великого бунтаря Ф. Ницше, 3. Фрейда, философов-экзистенциалистов, ведущих свою родословную от учения С. Кьеркегора, а также представителей структурализма и постструктурализма[256]. (Собственно, представители последнего выступают одновременно и мэтрами постмодернизма.)

Таким образом, современный постмодернизм – не абсолютно уникальное, как бы