Тот, кто сидит в пруду - Сергей Смирнов

Последние слова каучуковыми мячиками запрыгали по стенам подземелья.

— Adieu. Князь Волконский, — повторил задумчиво Андрей. — Надо же, у него ещё хватило сил и мужества на признание своей вины. Какая страшная смерть!..

Шустрый Юрка потянулся было к иконе, но Андрей его решительно остановил:

— Нет, стой! Или ты хочешь разделить судьбу князя? Не для наших рук она предназначена… Пожалуйста, баба Маша, Мария Фёдоровна!

Та мелкими шажками, опасливо косясь на останки, подошла к нише и бережно, трепетно взяла сверток дрожащими руками. И не рухнули каменные своды тайного хранилища, не полыхнул нестерпимо белый, слепящий глаза свет, не зазвучал громоподобный голос небесного посланника — нет, все было тихо, мирно и даже как-то до обидного буднично. Просто одновременно в трёх душах зародилось и окрепло интуитивное убеждение, что вселенная немного, совсем чуть-чуть сдвинулась с места и всколыхнулась, приветствуя слияние двух крохотных частиц мироздания, предназначенных друг другу судьбой, Мировым разумом или велением Божьим. Называйте это как хотите, суть от этого не меняется.

Баба Маша аккуратно развернула ветхий красный бархат, скрывающий до времени святой лик, сдула пыль, протерла оклад иконы платочком. В неверном свете электрического фонарика изумленные ребята увидели на глазах Серпейской Божьей Матери слёзы…

49

— Армия — это бардак, это дурдом, — просвещал развесившего уши Витьку младший сержант Стеклов, отслуживший год срочной службы и решивший поделиться с благодарным слушателем приобретенной армейской мудростью. Так за разговорами коротали ночную вахту в кабине колхозного грузовичка. — Сначала учебка, учебное подразделение, курс молодого бойца. Знаешь, как старослужащие, деды, встречают прибывшее в часть пополнение? Повылазают изо всех окон, делают страшные глаза, щёлкают ремнями и дурными голосами орут: «Салаги, вешайтесь!» А салаги стоят на плацу ни живы ни мертвы.

— Вот это да! — изумлялся доверчивый Витька. — Рассказывай, Боря, рассказывай!

— В армии две беды — дедовщина и землячество. А в учебке к ним ещё добавляется сержантский террор, — продолжал вещать с видом знатока Борька. — В учебке сержант — царь и Бог, за малейшую провинность может, например, лишить тебя завтрака, задолбать нарядами, а то и зубы пересчитать… Всё зависит от срока службы, а вовсе не от звания. Солдаты делятся на четыре категории, переходя из одной в другую каждые полгода: сначала салаги, потом шнурки, черпаки, деды и, наконец, дембеля. Это когда выйдет приказ Министра обороны об очередном призыве на срочную службу и, соответственно, об увольнении отслуживших свои сроки. А знаешь, как переводят из одной категории в другую? Бьют по заднице пряжкой от ремня, так что звездочка на коже отпечатывается! Количество ударов соответствует числу отслуженных месяцев.

— Пряжкой по заднице! Надо же! — восклицал Витька, подпрыгивая на сиденье автомобиля, словно сам получил только то пониже спины дюжину горячих.

— Да… Четыре категории срочников — это как четыре касты, и у каждой свои права и обязанности. Не дай Бог тебе ослушаться старшего по сроку службы — расправа будет жестокой. Ночью тебя поднимут, отведут в укромный уголок и отметелят всей толпой. В лучшем случае в госпиталь загремишь. Поэтому и приходится терпеть, подшивать дедам подворотнички, чистить сапоги, бегать в магазин за сигаретами или в столовую за пайкой. И ждать своего часа…

— Неужели ничего нельзя поделать?

— Ну, многое зависит от того, как ты сам себя поставишь. Будешь мужиком, не дашь слабины, сумеешь постоять за себя — почёт тебе и слава. Иначе до дембеля в шестёрках и чмошниках проходишь. Чмошник, или чмо — последний человек. Расшифровывается это как «человек, мешающий обществу» или иначе «человек Московской области», — пояснил Стеклов. — Задолбали эти москвичи. Ну и тормоза! Привыкли жить на всем готовеньком, за мамкин подол держаться! Не любят их в армии…

— Боря, хочешь сигарету? — предложил Витька, вытаскивая помятую пачку «Явы» и протягивая её сержанту. Тот не отказался, одну сигарету прикурил, а вторую по привычке заложил за ухо — про запас. Кабина ЗИЛа озарилась изнутри двумя огоньками, в приоткрытые окна пополз сизый дым.

— А что такое землячество? — спросил Витька своего проводника по армейской преисподней.

— Это объединение солдат в группы по национальному признаку. И вот что обидно, мы, русские, держимся разрозненно, каждый сам по себе. А вот азиаты или кавказцы стоят один за другого горой. Поодиночке это тихие мирные люди, но стоит им скучковаться — пиши пропало. Ведут себя нагло, никому прохода не дают.

— Куда же смотрят офицеры? Разве нельзя навести порядок?

— Офицеры, конечно, в курсе. Но их такое положение даже устраивает. Да на этом вся армия держится! Они могут быть уверены, что любое их приказание будет выполнено, не нужно даже особо контролировать — деды расстараются. Сами пальцем о палец не ударят — салаг припашут, они всё сделают.

— Ещё я хотел спросить… — начал Витька, но постепенно голос его становился сонным, вялым, неразборчивым. — Как оно… это… что же я хотел спроси-и-ить?.. Забы-ы-ыл…

Со дна пруда будто поднялась прозрачная пелена и глухо укрыла окрестности, гася все мысли и чувства, наполняя мозги туманом, наливая веки свинцом и нашептывая на ухо только одно: спать, спать, спать. Словно Оле Лукойе, но на этот раз зонтик у него был единственным — фиолетовым, и этот фиолетовый зонтик навевал тяжкие фиолетовые сны. Спал Витька, уронив голову на руль, спал сержант Стеклов, даже во сне крепко сжимая свой автомат; в кузове машины, разметав руки и ноги, беспробудно спали Колюшка и Пашка, видимо, необоримая дремота сморила их посередине какой-то очередной игры.

Кто-то тихонько постучался, поскребся, как мышка-норушка, в дверь кабины с пассажирской стороны. Сержант Стеклов резко вскинул голову — сна ни в одном глазу — и приоткрыл дверцу, пристально вглядываясь в полумрак. В пяти шагах что-то призрачно белело, какое-то неясное размытое пятно.

— Кто здесь? — спросил Стеклов шепотом и сам испугался своего приглушенного голоса. А в ответ — хи-хи да ха-ха. Что за напасть?

— Стой, кто идет? Стрелять буду! — воскликнул Борька, вспомнив действия часового на посту, снимая автомат с предохранителя и пытаясь передернуть затвор. Но тот не поддавался. Черт, заклинило! Он дергал за металлическую скобу все сильнее и сильнее, с каким-то отчаянным остервенением. — Стрелять бу… — Но тут слова его комом застряли в горле, а рука безвольно опустилась на сиденье, потрескавшееся и пропахшее мазутом.