Какого года любовь - Уильямс Холли

– Вы этого заслуживаете, – с тонко рассчитанной небрежностью через стол сказал ей Пол Кинг, редактор отдела политики. С намеком на то, что, приняв его предложение, она сможет рассчитывать на многие знаки признания. И на соответствующую должность. Политический корреспондент.

После обеда с Полом Вай почувствовала себя умасленной и вознесенной до небес, но Элберт отреагировал так, что она грохнулась на грешную землю. “Таймс”! Да это отпетое правое крыло, и вдобавок газетка принадлежит деспоту, сокрушившему профсоюзы. Разве не разумнее оставаться там, где Вай сейчас, подбираясь понемногу к изданию, которое ей идеологически ближе. Где, кстати, никто не станет возражать против ее лейбористской активности.

Вай, однако же, выслушав возражения Элберта, Полу не перезвонила и отказываться от работы не стала. Она стала советоваться с другими людьми. И каждый раз, тихим, доверительным тоном делясь тем, что за издание предложило ей работу, чувствовала, как сама собой мерцает, лучится тем, что она нужна. Что ее ценят.

– Ну, конечно, следует согласиться, – будто бы сговорившись, отвечали ей все как один. – Ради бога, Вай, тебя же не в таблоид зовут, гоняться за машинами скорой помощи! – вразумляла ее за ланчем Марго, редактор отдела искусств в “Обсервер”.

Но если кто и дал ей благословение, в котором она нуждалась, так это Роуз.

С тех пор как в прошлом году Вай с Элбертом перебрались в Ислингтон, Вай автономно от Элберта завязала прочные дружеские отношения с его сестрой. Роуз, невзирая на то, что всегда была занята под завязку, регулярно звала Вай то пообедать где‐нибудь в ресторанчике на Аппер-стрит, то на открытие художественной галереи в Мейфэре – и Вай, как положено, отдаривалась, добывая билеты для прессы на политический диспут в Саутбэнк-центр или на спектакль в Королевском национальном театре. Вай нашла в Роуз отличную собеседницу: та с самым живым вниманием выслушивала медийные сплетни и инсайдерские новости из Вестминстера – на что Элберт вечно только глаза закатывал, – и сама охотно делилась пикантными подробностями из жизни разного рода знаменитостей, с которыми довольно тесно общалась. И к тому же Роуз была проницательна: легко вставляла тонкое замечание о новой театральной постановке Питера Брука или умеючи препарировала последнюю модную коллекцию Марка Джейкобса, отыскав в ней отсылки к гранжу. Час, проведенный с Роуз, всегда был очень насыщен и некоторым образом ошеломлял.

Вай думала, что, родив ребенка, Роуз притормозит, но, похоже, этого не произошло. О, конечно, ей была предоставлена вся помощь, на которую может надеяться женщина: уборщицы, няни и личные ассистенты, – но, однако ж, Вай по‐прежнему казалось невероятным, что Роуз снова организует цветочные показы, участвует в светских мероприятиях и позирует для журналов, и все это спустя несколько недель после родов. На что Элберт сказал, что, на его взгляд, это безумие, и раз уж сестра надумала завести ребенка, ей следовало бы уделять ему хоть сколько‐то времени. Вай вышла из себя.

– О чем ты говоришь? Да я лучше матери в жизни своей не видела! Роуз души не чает в Сьюзи. Она фантастическая мать. Но к тому же она фантастический флорист с деловой хваткой, и какая удача, что ей в самом деле нет нужды выбирать…

Элберт пробормотал что‐то насчет того, что феминизм погряз в капитализме, но Вай гневным взглядом заставила его сдаться. При всем том Элберт замечательно ладил со Сьюзи и теперь навещал Роуз и Бенджамина гораздо чаще, чем раньше. У Вай сердце пело, когда она видела, как он тетешкается с племянницей.

“И почему бы это мужчине не присматривать за ребенком”, – подумала она однажды, глядя на то, с какой готовностью Элберт включился в вечернее купание Сьюзи. Разве это не станет решением горячо дебатируемого вопроса, которым в последнее время озаботились газеты, журналы и записные всего на свете знатоки: как женщине совместить детей и карьеру?

Не то чтобы это был вопрос, который так уж ее занимал. Сначала карьера, потом дети. Возможно. Скорей всего.

Так вот, Роуз буквально застонала, когда за обедом Вай сказала, что намерена отказаться от предложения поработать в “Таймс”. Одной рукой она вонзала вилку в горку козьего сыра с рукколой, другой придерживала Сьюзи.

– Это что, из‐за принципов Элберта, что ли? Я люблю своего брата, но, Вай, он живет в параллельном мире! Это потрясающая возможность, ты просто обязана за нее ухватиться!

Вай, гоняя по тарелке салат, спряталась за растрепанной челкой. “Надо ж, как Роуз заговорила, один в один как Амелия”, – подумала она.

– Мы получаем “Таймс”, дорогая, и, поверь мне, газета не так уж плоха! – рассмеялась Роуз и продолжила, посерьезнев: – Знаешь, на самом деле ты могла бы влиять на общество, работая там. Если хочешь, конечно, чтобы твои писания подталкивали людей к тому, чтобы пошевелить мозгами. Ведь в “Обсервер” вы просто проповедуете перед теми, кто и так уже обращен в вашу веру, не так ли?

Именно это попыталась Вай сказать Элберту несколько дней спустя, когда приняла предложение Пола Кинга. Что это и возможность, и ответственность.

– Да ради Христа, Вай! – Обжигающее недоверие в глазах Элберта. Костяшки пальцев побелели. Изо всех сил он старался сохранить самообладание. – Поверить не могу, что ты станешь работать на эту грязную гребаную газетенку, на Руперта Мёрдока – и это после Уоппинга[36], после того, что он сотворил с профсоюзами!

Она чувствовала себя как под обстрелом, и голова у нее кружилась после того, как Мэл, празднуя перемены, напоила ее шампанским, так что линию защиты она выбрала совершенно неверную.

– Хорошо, но не кажется ли тебе, что разумней воспользоваться шансом проникнуть внутрь и реально попробовать что‐то изменить, чем просто… ну, ты знаешь… болтаться по ультралевым обочинам и, если уж глядеть правде в глаза, в общем‐то, ни хрена не делать?

Элберт отпрянул, как от удара, а Вай отвернулась было, цепляясь за свою правоту, но тут же, сразу, пожалела о том, что ляпнула. На самом деле она так к активистской работе не относилась и всегда восхищалась Элбертом, его способностью всего себя отдать правому делу. Он готов был хоть на дереве жить зимой, хоть в тюрьму попасть за то, во что верит.

Но не один же на свете способ изменить жизнь! И потом, если на то пошло, ей нравилась атмосфера в “Таймс”. Она могла спорить – и спорила – с Полом о том, как подавать сюжеты, и тот явно был восхищен ее напором. Да и, правду сказать, не так часто допускал снисходительный тон, потому что молода-зелена и к тому же девица: “наша звездочка-репортерша”.

Вай исчезла в толпе со своим блокнотом, и Элберту как‐то сразу вдруг стало легче – и сразу же окатило виной. Клара подошла, пританцовывая, чтобы позаимствовать у него косяк, и он отвлекся от своих переживаний, стал размахивать куревом так и сяк, и они закружились вместе, когда она за ним потянулась. Это было весело, и Элберт почувствовал, что его отпускает.

Атмосфера была отличная, энергия волнами шла отовсюду, от каждой улыбки, от смешных плакатов, от каждого динамика над головой. Такой был кайф, радостно и бездумно топтаться под быстрый джангл у закрытого “Маркс энд Спенсер” или глазеть, как циркачи жонглируют огнем перед “Фортнум энд Мейсон”.

– Вот правда, как кто‐то может смотреть на это и не примкнуть? – в никуда сказал Элберт.

– Точняк, нет лучше способа провести жизнь. – Клара приобняла его, сморщив в улыбке пухлое личико. От нее, мягкой и теплой в его руках, слабо пахло мятным ингалятором.

В какой‐то момент они потеряли обоих Томов, но Элберту было все равно. Так они с Кларой и провели весь день, хохоча. “Как с ней легко”, – подумал он, смутно осознавая, что отчасти, если не в основном, легкость эта – следствие таблеток, самокруток и выпитых банок. Но зато двигались они в лад, плавно и приятно. В то время как жизнь с Вай становилась сплошным острым углом.