Анжелика и дьяволица - Анн Голон

Анжелика почувствовала, как краска отхлынула от ее лица.

С какой покорностью и наивностью она устремилась в расставленную ловушку! Как она могла подумать, что он забыл об этом?! Кроме графа де Пейрака, на свете были два человека, знавших о том, что она отмечена клеймом лилии:

Берн, который присутствовал при наказании в судебной камере в Маренне, и этот иезуит, который спас ее у Монегана. Она помнит его руки на своем теле: он растирал ее, чтобы привести в чувство. Именно тогда он мог увидеть на ее обнаженной спине позорное клеймо. Анжелика поняла, что ей необходимо объясниться. Она не видела иного выхода: либо все ему рассказать, либо оставить все, как есть, и тогда отец де Верной будет исходить из ложных домыслов, которые приведут к недоразумениям и опасному разладу их с Новой Францией.

Да! Он был таким же иезуитом, как и все! Безжалостным противником! С «ними» нельзя переоценивать собственные силы.

Анжелика подумала, что у нее, наверное, сейчас такой же растерянный вид, как у мистера Уилаби, когда тот получил предательский удар от отца де Вернона. При этой мысли она не смогла удержаться от улыбки.

— Отец мой, — сказала она, прямо глядя ему в глаза, — несмотря на столь малое уважение, которое вы ко мне питаете, — и я признаю, что тайна, обладателем которой вы стали, дает вам такое право, — неужели вы считаете меня способной на святотатство? Я хотела сказать, могу ли я, по-вашему, лгать на исповеди, преследуя какие-либо гнусные цели?

— Нет, — горячо ответил священник, — я не верю, что вы на это способны!

— В таком случае… Не хотите ли вы, святой отец… Не хотите ли выслушать мою исповедь?

Глава 7

Маленького шведа у порога не оказалось: он отправился в подлесок на поиски орехов.

Возле дома было безветренно.

Скромная исповедальня была разделена на две части перегородкой со множеством просветов: по одну сторону стояла скамья для исповедника, по другую — лишь голая земля, — здесь преклоняли колени кающиеся грешники. Закругленная крыша и стены были сделаны из коры вяза и крепились на каркасе из переплетенных между собой гибких жердей. Дверей и занавесок не было. Исповедник и кающийся почти не видели друг друга сквозь просветы в камышовой перегородке, но оба, если бы захотели, могли любоваться морем.

Анжелика преклонила колени.

Отец де Верной взял со скамьи белый стихарь, надел его поверх сутаны, накинул вышитую епитрахиль.

Он сел на скамью и склонил голову.

— Как давно вы не были на исповеди?

Вопрос застал Анжелику врасплох. Как давно? Воспоминания о последней исповеди терялись во мраке прошлого, в хаосе мучительных испытаний. Вдруг она словно наяву увидела Ньельское аббатство, высокую кафедру, где восседал настоятель, его бледное лицо в обрамлении белого капюшона, бесконечную доброту его темных глаз.

— Я думаю.., четыре или пять лет. Иезуит вздрогнул.

— И вы спокойно в этом признаетесь?.. Дочь моя, значит вы потеряли всякое представление о своем долге перед Господом Богом, перед Церковью и перед самой собой! Четыре или пять лет, а может быть, и более, вы не приносили покаяния и, Разумеется, не причащались. Значит, вы живете в смертном грехе и это вас нисколько не беспокоит. Но если вы вдруг Умрете, надеюсь, вы понимаете, что навечно попадете в ад, в объятия Сатаны!

Анжелика слушала молча.

— Покайтесь в ваших грехах, быть может, тогда вы получите прощение за это чудовищное небрежение.

— Я хочу принести полное покаяние, — промолвила Анжелика.

— Хорошо, я вас слушаю.

Она могла бы покаяться лишь в тех грехах, которые совершила после последней исповеди.

Полное покаяние — это рассказ о всей жизни. Он будет знать о ней все. Она решилась наудачу поведать о себе все, возможно, одному из самых страшных своих врагов. Но в то же время, преклоняя перед отцом де Верноном колени, Анжелика ставила его в трудное положение.

Он не сможет нарушить тайну исповеди.

Если бы она просто раскрыла ему некоторые тайны своей жизни, он был бы волен рассказать о них священникам, епископу и даже всему Квебеку.

Но то, в чем она признается на исповеди, которая с самого зарождения христианства считается Божиим судом, не должно слететь с уст исповедника, который не может позволить себе даже намека на тайны грешника.

В этом закон был непреклонен. Не было ни одного примера, чтобы священник осмелился его нарушить. В десятом веке Святой Иоанн, названный позже Иоанном Златоустом, умер под пытками, но не открыл императору тайну исповеди императрицы.

Прочтя «confiteor» note 29 и произнеся традиционное обещание впредь не грешить, Анжелика задумалась, с чего начать.

Ее жизнь была нелегкой. И как убедить отца де Вернона, что безбожия в ней не было даже малой толики. Обстоятельства сделали из нее мятежницу, но не преступницу. Анжелика объяснила, что ее клеймили, приняв за гугенотку.

— Но почему вы не оправдались, когда вас назвали еретичкой? Это спасло бы вас от унизительного наказания!

Пришлось поведать о том, что она скрывалась и не могла назвать свое имя, что королевская полиция назначила награду за ее голову… Нужно было подумать о ребенке, который остался один в лесу, привязанный к дереву… Все было непросто. Она была предводительницей народного войска: Бунтарка из Пуату — так ее звали.

Иезуит слушал, сохраняя внешнюю невозмутимость, и, что удивительно, равнодушно встретил признание Анжелики в том, что она дважды собственной рукой совершила убийство: зарезала Монтадура и Великого Керза, который угрожал жизни ее ребенка… Отец де Верной сделал небрежный жест рукой. Но затем заговорил о нравственности, обвинив Анжелику в похоти, супружеской неверности, — ведь она много раз изменяла своему мужу…

— Но я думала, что его нет в живых, святой отец!

— А как же добродетель? Мне кажется, вы пренебрегаете ею, дочь моя!

Анжелике хотелось пожать плечами и сказать ему:

«Теперь это не имеет значения».

Анжелика задумалась… Как все было давно! Другая жизнь, другой мир!

Воспоминания о тех временах не вызывали в ней ничего, кроме ужаса и бессилия. И, словно в противоположность этим чувствам, она испытала неизъяснимое облегчение при мысли о том, что теперь она свободна, любима и надежно защищена на земле Америки.

Она больше не должна в одиночку сопротивляться веками сложившимся рабским устоям: рядом с нею был человек, который ее любил. Он увез ее подальше от людской жестокости, окружил крепостными стенами, которые будет нелегко сокрушить всем силам Нового Света. Через несколько дней он возвратится…

— Ах, поймите, Мэуин, наконец мы можем жить счастливо, чувствовать себя свободными в наших убеждениях и пристрастиях… Умоляю вас… Дайте нам спокойно жить! Дайте нам спокойно жить!