Смерть травы - Джон Кристофер

— Ты ведь играл в регби в Урбансе? — вдруг спросил он. — То есть, в футбол?

Роб быстро оглянулся по сторонам — никого не было.

— Да, футбол мне больше нравится.

— Странно… Наша школа раньше была в другом месте, ты уже знаешь? Сейчас это территория Урбанса. В то время мы тоже играли в футбол. В других частных школах играли в регби, а у нас — нет.

— Правда? — спросил Роб без особого интереса.

— Почему вдруг все изменилось?

— Разве это так важно?

— Ведь футбол был школьной традицией. Сам знаешь, как здесь чтут традиции. И все-таки нарушили. Почему? Потому что футбол — игра Урбанса, а мы не должны напоминать их ни в чем, даже в такой малости?

Роб пожал плечами:

— Может, и так.

— Но почему? Для чего выдумывают и оберегают эти нелепые различия?

Роб не ответил, молчал и Майк. Иногда его охватывали приступы странного уныния, и Роб уже знал: лучше обращать на это как можно меньше внимания. Угрюмость Майка вовсе не относилась к Робу, напротив, после того, первого откровенного разговора в день состязания лучников, в их отношениях появилась настоящая близость.

— Ты знаешь Пенфолда? — неожиданно спросил Майк.

Да, Роб знал его. Это был парень из выпускного класса, долговязый и нескладный, с некрасивым, но очень выразительным лицом. Когда-то он делал большие успехи в спорте, но бросил заниматься. Пенфолд был одним из немногих, кто получал оксфордскую стипендию.

— Знаю, — ответил Роб.

— Он рассказал мне об этом. В его комнате часто собираются ребята. Разговаривают, спорят. Не хочешь заглянуть после ужина?

Роб колебался. И не только потому, что Пенфолд был странным и неблагонадежным, как считали учителя. В школе не одобрялось общение старшеклассников с мальчиками из младших классов. Не то чтобы они нарушили какое-то незыблемое правило, просто это означало пойти против традиции. Но Роб не мог отказать Майку, видя, что тому очень хочется пойти.

— Ладно, пошли, — сказал он, — если хочешь.

В комнатке Пенфолда стояли кровать, небольшой гардероб, стол и один стул. Собралось десять человек: одни сидели на кровати, кто-то примостился на полу, прислонясь к стене. Пенфолд уселся на подоконник и оттуда наблюдал за всеми. Говорил он стремительно, слегка задиристым тоном:

— Первое, что мы должны уяснить — все мы управляемы. Мы живем в самом управляемом и регулируемом обществе, когда-либо известном миру. Мы занимаем обособленное положение — это вдалбливают в нас с пеленок. В Графстве слуг учат презирать урбитов, а те презирают их в ответ. Они никогда не встречались, едва ли знают что-нибудь друг о друге, но все-таки презирают. А мы — привилегированная горстка на вершине пирамиды.

Неравенство классов — не новость. Всегда существовали привилегированная кучка и непривилегированная масса, и всегда находились люди, готовые встать на позицию слуг и считать себя везунчиками. Но сейчас мы видим абсолютное разделение: джентри и и слуги — с одной стороны, урбиты — с другой. Сезонники считают себя джентри и ждут не дождутся пенсии, чтобы осесть в Графстве и никогда больше не возвращаться в Урбансы. Два мира, разделенные границей. Может, эта граница не такая прочная, но в человеческом разуме она несокрушима.

Парень по фамилии Логан, почти ровесник Пенфолда, спросил:

— А мы-то что, по-твоему, можем сделать?

— Изменить это, — сказал Пенфолд.

— Вот так просто — взять и изменить, да? — засмеялся Логан. Ничего себе задачка!

— Есть два пути изменения общества, — продолжал Пенфолд. — Когда угнетаемый, доведенный до отчаяния народ поднимает восстание. Но этот путь не годится. Урбиты не умирают от голода и болезней. Они получают хлеб и зрелища, как когда-то римляне. Тем более, что на хлебе вдобавок масло и джем, а зрелищами можно наслаждаться, не выходя из дома. Знай себе смотри головизор, сидя в удобном кресле. Урбиты никогда не начнут революцию.

— Но ведь там бывают мятежи, — возразил кто-то.

— Да. Чтобы выпустить пар, совершенно безвредные. Полиция легко усмиряет смутьянов. Все очень ловко придумано. Как и наша жизнь здесь, в Графстве. У нас нет головидения. Это вульгарное развлечение для низших классов, которые не знают, как занять свободное время. А может, потому, что у нас не должно быть с ними ничего общего? Уж коли мы остановили стрелки часов как раз перед тем, как зашло солнце над Британской империей. И мы так и будем греться в лучах этого солнца — с лошадьми и экипажами, дюжинами слуг, шелковыми туалетами дам, послеобеденными сигарами и портвейном, — он говорил с едкой насмешкой.

— Не вижу в этом ничего плохого, — сказал мальчик по фамилии Роуландс.

— Неужели?

— Ты говорил о двух путях, — сказал Логан. — Какой второй?

— Самый верный, — ответил Пенфолд. — Внутри правящего класса появляются люди, которые понимают, что система прогнила насквозь. Они собираются вместе и что-нибудь делают.

— Например?

— Убеждение. Агитация, — Пенфолд помолчал. — Если потребуется насилие.

— Ну, и с чего мы начнем? — спросил Роуландс. — Скинем директора?

Упоминание о директоре немного позабавило всех. Роб уже сомневался, что здесь вообще кто-нибудь воспринимает Пенфолда всерьез. Школьники-революционеры. Это было действительно смешно.

— Мы начнем с самоподготовки, — произнес Пенфолд натянутым голосом. — Есть и другие, кто думает также. Старше нас.

— Ты знаешь хоть одного?

— Да, — ответил Пенфолд, чуть помедлив.

— Ну, и кто же?

Он оглядел всех и с важностью ответил:

— Мне не хотелось бы говорить об этом здесь.

И снова — презрительный смех. Роб понял, что Пенфолд лишился своих почитателей навсегда. По крайней мере, большинства. Он заметил, что Майк не смеялся.

— Зачем так сгущать краски? Девяносто девять процентов людей, а то и больше, вполне довольны своей жизнью. Урбиты — счастливы, наша прислуга — счастлива, да и большинство из нас не жалуется. А ты хочешь, чтобы мы вышли на баррикады и разрушили все это? Зачем? Чтобы мы смогли войти в Урбансы? Поднимите руки, кто любит толчею, уличные беспорядки и вообще жизнь среди огромной массы народа? Ну? Что же ты, Пенфолд? Тогда, может, для того, чтобы урбиты смогли сюда переехать? Без головидения? Да они свихнутся от скуки через пару дней. Допустим, ты прав, что мы разделены принудительно. Мы не можем ездить к ним, а они к нам. Но ведь ни мы, ни они не хотим этого. Значит, ты собираешься начать революцию для того, чтобы заставить нас делать то, что мы не хотим?

— Ты не понимаешь… — начал Пенфолд.