Невидимка и (сто) одна неприятность (СИ) - Ясная Яна

Даниэль поставил последнюю подпись и едва заметно обмяк, на подложенных под спину подушках. Оставалось только гадать, каких сил ему стоило держаться твердо и холодно во время этого разговора. Ну ничего, сейчас этот ужасный человек с его противными бумажками уйдет, и мы…

— Теперь что касается вас, мисс Хэмптон.

Я чуть не подпрыгнула от неожиданности. А мистер Блейк продолжал свой равномерный бубнеж:

— Вы также должны подписать документы о неразглашении. Государство сочло правильным выделить вам компенсацию за моральный ущерб в следующем размере… Она будет перечислена на специальный счет, доступ к которому вы получите по достижении двадцати одного года. После того, как вы подпишете бумаги,  мы свяжемся с вашими родителями, и они смогут вас забрать. Согласно официальной версии, сбежав из “Зеленых Гор” вы просто укрылись в столице, но полиция вас нашла.

Я с изумлением уставилась на пододвинутые ко мне листы.

Смерть Эрика Лагранжа и беспокойство за Даниэля, его здоровье и судьбу, как оказалось, затмили для меня все. Горки, родители… я только сейчас осознала, что я про это все забыла напрочь.

“Они смогут вас забрать”.

И вернуть туда, откуда я сбежала.

Вернуть в Горки.

В Горки. Где мне плохо, душно. Где маленький, тесный, ограниченный мир. Где призраки, где обозленный Крис и Мирей с задетым самолюбием, где обращенные на меня взгляды. И одиночество. Снова бесконечное, стылое, беспросветное одиночество. Еще на четыреста шестьдесят четыре дня.

Если, конечно, за эти четыреста шестьдесят четыре дня Даниэль с его новообретенной свободой не найдет себе кого-нибудь получше. И его трудно будет даже винить, если найдет…

— Мисс Хэмптон?..

— Мистер Блейк, — Даниэль мазнул рукой по покрывалу, накрывая мою ладонь. — А вы не могли бы пока не извещать миссис Стивенс? По крайней мере, пока меня не выпишут.

— Мы не имеем на то законных оснований, — заявил этот прекрасный человек, который только что скрыл от закона такое, по сравнению с чем беглая девица Элалия Хэмптон — это капелька в океане.

— Тогда я ваши соглашения не подпишу, — выпалила я, собрав разбежавшиеся от ошеломительного осознания мысли. — И держите меня тут, пока не уговорите. И от внешнего мира при этом ограждать не забудьте, да-да.

Даниэль издал сдавленный звук подозрительно похожий на плохо замаскированный кашлем смех. Мистер Блейк вытянулся лицом. Что-то подсказывало мне, что заместителю главы королевской службы безопасности по долгу службы до сих пор не приходилось иметь дел с бунтующими подростками. Где-то в глубине души он догадывался, что к ним нельзя применять те же методы, что и к убийцам, заговорщикам и каким-нибудь там контрабандистам… но прямо сейчас, наверное, очень хотелось.

Я на всякий случай не опускала ресниц и задрала подбородок повыше.

— Хорошо, — вздохнул мужчина. — Полиция найдет вас через трое суток. Но не больше! Подписывайте.

Трое суток.

Трое суток на то, чтобы надышаться.

Не так уж и много…

Мистер Блейк ушел, унося с собой наши подписи.

Я зависла, придавленная грузом жестокого осознания.

Я не хочу.

Я не хочу туда возвращаться.

Не хочу, не хочу, не хочу!

— Лали… — по моей спине скользнула теплая ладонь, и я проморгавшись от внезапно выступивших слез, повернулась к Даниэлю с улыбкой.

— Я так рада, что все обошлось! Ведь обошлось, правда?..

— Ш-ш, — Лагранж прижал палец к моим губам и снова выпрямился, оторвавшись от подушек. — Лали, ты выйдешь за меня замуж?

Ч-что?..

— Только надо будет быстро, как только выпишут и выдадут на руки решение суда. Поэтому красиво не получится. Но красиво мы потом тоже обязательно сделаем.

Он это… серьезно?

Я заморгала еще отчаяннее. Вообще, конечно, надо как-то учиться переставать рыдать, когда мне говорят приятное. А то в беседах с полицией на фоне разрухи и трупа я кремень, а чуть кто ласковое слово сказал — сразу в слезы…

О чем я думаю вообще?

— Лали?..

— Н-нет, — я с трудом разомкнула губы. Брови парня напротив изумленно поползли вверх, и я поторопилась продолжить. — Нет, Даниэль, прости. Я тебя люблю. Очень. Но это неправильно. Я не хочу выходить замуж… так. И дело не в спешке и красивостях. А просто… понимаешь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я сбилась, стушевалась…

Дура, дура, дура! Металось в голове что-то паническое. Что ты творишь?

— Понимаю, — тихо произнес Даниэль и вздохнул: — Хорошо, тогда пойдем долгим путем.

— Каким?

— Ты же хотела подать на отчима в суд, верно? Когда выйдешь из Горок?

— Да, но…

— Так зачем откладывать на год с лишним то, что можно сделать через два дня?..

Глава 23

—  Всем встать, суд идёт! Слушается дело Хэмптон против Стивенс о лишении родительских прав, а также лишения права на опеку в связи с ненадлежащим исполнением родительских и опекунских обязанностей и причинения вреда несовершеннолетнему.

И под слитный шум общего движения, я вместе со всеми опустилась на жесткую скамью зала судебных заседаний, ощущая внутри звонкую пустоту. До этого момента на протяжении нескольких недель эмоции скакали, как горные козы, балансируя в миллиметре от пропасти — от отчаяния к злости, от злости к радости, от радости к леденящему спокойствию.

Даниэля выписали через два дня после визита мистера Блейка. При выписке ему вручили все документы, включая постановление суда о признании полной дееспособности и сообщили, что обыск в особняке завершен, и мистер Лагранж может вступать в полноправное владение.

Даниэль, правда, возвращаться в особняк отказался наотрез. Сказал, что мы снимем номер в гостинице. Для приличия — даже два! Именно там, через сутки полиция “отыщет” беглую Элалию Хэмптон. А до того у нас было еще очень много дел...

И все равно, выйдя из больницы, мы на несколько мгновений остановились оба растерянные, оглушенные. Даниэль — свободой. Я…

Сам того не зная мистер Блейк подал нам идею, которая во всех моих юридических изысканиях почему-то никогда не приходила мне в голову — эмансипация. Лишение моей матери опекунских обязанностей и признание дееспособности.

Возможно, она не приходила мне в голову потому, что я искала варианты расправиться напрямую с отчимом. Здесь же мне предстояло подать в суд на родную мать. На ту мать, которая считала себя хорошей матерью. На мать, к которой у меня уже не осталось злости, только прочная, застаревшая, въевшаяся обида где-то в глубине души.

Из больницы мы отправились сначала в банк — утрясти финансовые вопросы. Потом в гостиницу — забронировать номера. А потом в соцслужбу — составлять жалобу. Сухая на вид женщина с жестким взглядом, выслушала все мои претензии, не дернув ни мускулом, и я уже думала, что услышу отказ. Получив с меня подпись, что все указанное в заявлении с моих слов записано верно и что я осведомлена об ответственности за предоставление ложных сведений, она вышла. И долгие полчаса мы сидели с Даниэлем вдвоем в кабинете в полной тишине, просто держась за руки.

А вернулась она с двумя постановлениями — первое, о принятии моего заявления на рассмотрение, второе — распоряжение об установлении временной государственной опеки на время расследования...

—  Сторона истца, огласите ваши претензии.

Адвоката, который хорошо поставленным голосом исполнял необходимую формальность: излагал сторонам суть дела, о которой все присутствующие и так были прекрасно осведомлены — я слушала лишь краем уха, пытаясь понять, что я сейчас чувствую?

Три с лишним года я мечтала вытряхнуть мать из ее розовых иллюзий, донести до нее правду... Три с лишним года я ждала по сути этого дня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

А когда он наступил —  поняла, что ничего не чувствую. Ни радости, ни воодушевления, ни предвкушения восстановленной справедливости.

Так… Усталость, горечь, и желание, чтобы всё это скорее закончилось.

А еще понимание, что пройти через это необходимо —  потому что альтернативой суду являются еще полтора года в Горках.