Млечный путь № 3 2017 - Песах Амнуэль

ту пору, когда каждому пришлось делать свой выбор, высокое число наград и орденов, которыми партия и правительство наградили Прокофьева, свидетельствуют о том, что политическое чутье у него было развито очень сильно.

В статье Прокофьева, напечатанной 28 января 1936 г. в «Вечерней Москве», композитор пояснял основную идею своей Кантаты к 20-летию Октября, отмечая, что впервые слова Ленина послужили основой крупномасштабного музыкального произведения. Символично, что дата этой публикации совпадала с печально известной статьей «Сумбур в музыке», обрушившей сокрушительную критику на Шостаковича за формализм в его опере «Леди Макбет Мценского уезда».

В годы чисток и репрессий в окружении Прокофьева постепенно образовывался вакуум. Люди исчезали. В 1937 г. была сослана в ГУЛАГ Н. Сац. В том же году были расстрелян В. Мутных – директор Большого театра, заказавший балет «Ромео и Джульетта». В том же году были расстреляны С. Динамов, помогавший писать либретто для этого балета, и маршал Тухачевский, ранее покровительствовавший Прокофьеву. В 1939 г. был арестован режиссер Мейерхольд, которому Прокофьев был обязан идеей оперы «Любовь к трем апельсинам». Вскоре была зверски убита жена Мейерхольда Зинаида Райх, а затем погиб и сам Мейерхольд.

Положение Прокофьева было незавидным. С конца 1936 г. его подростки сыновья стали «невыездными» заложниками в СССР, и на ночные мольбы его первой жены Лины вернуться в Париж, композитору нечего было ответить.

С этого часа Прокофьев перестал исповедоваться дневникам. Дальнейшая история его жизни лишена точности датировки и характерного личного взгляда. Далее можно судить о жизни Прокофьева лишь по оценкам его окружения. Эти оценки по-разному относятся и к взаимоотношениям Прокофьева с властями.

Такие биографы, как С. Моррисон или В. Серов, описывают пребывание Прокофьева в СССР как период перерождения блестящего своенравного композитора в крепостного артиста при дворе Сталина. Служение власти началось в 1939 г., когда Прокофьеву пришлось срочно сочинять заказную «Здравицу» Сталину. Этот процесс достиг кульминации, когда в 1943 г. композитору была присуждена первая в его жизни Сталинская премия, а в 1944 г. ему присудили звание заслуженного артиста РСФСР. Он получил официальное признание советских властей и самого Сталина, но не стоила ли ему слава живого классика репутации конформиста?

Ансимов представлял последние годы Прокофьева, как отчаянную борьбу за целостность своего искусства. Чем больше стараются об этом умолчать, «тем сильнее будет слышаться хруст костей под идеологическим прессом, и все виднее будет та драма, которая не была описана, но которая, к сожалению, была» [1994, с. 14]. Такое положение привело Прокофьева в 1945 г. к «разбазариванию» сил, к физическому падению и сотрясению мозга, к инсульту и к состоянию, близкому к смертельному. Долго так продолжаться не могло.

10 февраля 1948 г. грянуло постановление Политбюро ЦК ВКП(б), заклеймившее Прокофьева в числе других «композиторов-формалистов» врагом народа. Но… и тут парадокс! Власть не была заинтересована избавляться от своих талантливых служителей. Как с удивлением отмечает С. Моррисон, в тот же самый день в Кремле Прокофьева повысили в звании – он стал народным артистом России!

Парадоксальность положения только обострялась. В том же году была арестована и сослана в ГУЛАГ Лина Прокофьева. Предчувствовал ли Прокофьев в трагической опере «Огненный ангел» ощущение собственной беспомощности, когда он вынужден был оставаться в стороне, зная, что его первую жену и мать его сыновей допрашивают в застенках Лубянки? Какими бы сложными не были взаимоотношения Сергея и Лины Прокофьевых, они, как и отношения Рупрехта и Ренаты из «Огненного ангела», оставались благожелательными. Тем не менее в личной жизни, Прокофьев, как и Орфей, не смог спасти свою Эвридику.

Похоже, что власти временно добились своего – удар по композитору был нанесен в самое сердце. Как пишет Ансимов: «Потом вдруг “прокофьевское” начинает колебаться, вянуть. Переделки, метания, постепенное иссякание “прокофьевского”, особенно в последней опере “Повесть о настоящем человеке”. Будто “Повесть” писал кто-то другой» [1994, с. 14].

8. Превратности жизни и вера в лучшее будущее

Для уроженцев часа Феникса характерен взгляд, обращенный в будущее. Несмотря на то, что их жизнь протекает в условиях тяжелых катаклизмов, их не покидает вера в то, что посеянные ими зерна взойдут. Может быть, именно поэтому, чтобы укрепить их веру и придать силы для перелома в жизни всего человечества, им посылается духовная поддержка в форме вдохновения.

В Дневниках Прокофьев неустанно внушал себе: «Но надо помнить, что всякое испытание есть задача, которую надо разрешить и через это подвинуться вперед» [т.2, 2002, с. 724]. Он верил, что его имя будет вписано в историю, и, как будто в унисон с Золушкой, неустанно повторял основную идею своей сказки – возрождения Птицы Феникса: «Хоть часы и пробили полночь, но новый день Жизни уже начался».

9. Судьба предтечи

Поэты часа Феникса характеризуются образом томящегося в земле зерна – им не дано увидеть при жизни свершение своих мечтаний. Прокофьеву не довелось увидеть реализации многих своих проектов. Более 60 лет прошло со дня его смерти, но опера «Война и мир» все еще ждет своего постановщика. Неудачи преследовали и оперу «Игрок», первое концертное исполнение которой в России состоялось через 10 лет после смерти композитора. Премьера его оперы «Огненный ангел», завершенной в 1927 г., состоялась в Венеции в 1955 г., а в России опера впервые была поставлена лишь в 1991 году. Не была исполнена музыка к постановкам «Пиковая дама», «Евгений Онегин», «Борис Годунов», в которых Прокофьев дал новую трактовку Пушкина. Эти и многие другие сочинения композитора ждут своих исполнителей, критиков и слушателей.

Музыка как ключ к эмоциональному языку будущего

Я полагаю, что музыка – это такая стихия, которая в существе своем

не открыта. Не сформулировано существо музыки.

Е. Мравинский

С детства Прокофьев любил литературу. В юношестве писал стихи и рассказы. Его либретто и переводы поэзии отличались хорошим слогом и высоким мастерством. Когда в 1917 г. Прокофьев показал вдове Достоевского свое либретто к опере «Игрок», она призналась: «Я думала, что можно сделать хорошо, но никогда не ждала, что до такой степени!» [т.1, 2002, с. 633]. Но на выбор Прокофьева такое трогательное признание не повлияло – его сердце принадлежало музыке.

Спор между первенством поэзии и музыки, между разумом и чувствами ведется издавна. В наши дни, когда универсальная нотная запись, настройка инструментов и использование метрономов позволяют воспроизводить тональную и ритмичную последовательность оригинального звукоряда, все равно что-то неуловимое неизбежно меняется от исполнения к исполнению. Обертоны музыкальных инструментов, акустика зала, эмоциональный настрой исполнителя и публики, случайная фальшь или преднамеренная смена техники вибрато – все это