Игра Джеральда - Стивен Кинг

При приближении такой реальной опасности страх перед космическим ковбоем должен был ослабнуть или полностью исчезнуть, но с приближением вечера мысль о бледнолицем незнакомце все чаще мелькала в голове Джесси. Она постоянно видела его фигуру, стоящую позади маленького круга света, который удерживало ее туманящееся сознание, и, хотя она могла разглядеть только общие очертания этого пришельца, все же Джесси видела его болезненную улыбку, искривляющую рот все четче и четче по мере продвижения солнца все дальше и дальше на запад. Она слышала глухое побрякивание костей и драгоценностей, когда он перемешивал их в своем стареньком чемоданчике.

Он придет за ней. Он придет, когда будет темно. Пастух смерти, пришелец, призрак любви.

«Ты увидишь это, Джесси. Это будет смерть, и ты увидишь ее, как частенько видят ее люди, умирающие в одиночестве. Конечно, видят; она топчется по их скорченным телам, это можно увидеть в их вытаращенных глазах. Это был старый Пастух смерти, и сегодня вечером, когда сядет солнце, он вернется за тобой».

Вскоре после трех часов ветер, весь день отдыхавший, стал набирать силу. Кухонная дверь снова начала безустанно хлопать. А еще несколько минут спустя замолкла циркулярная пила, и Джесси услышала стоны волн, разбиваемых ветром о прибрежные скалы. Гагара не подавала голоса; возможно, она решила, что ей пора улетать на юг, или просто перебралась в ту часть озера, куда не доносились крики какой-то женщины.

«Теперь я одна. По крайней мере, пока сюда не придет кто-нибудь еще».

Теперь она даже не пыталась убедить себя, что ее черный посетитель был просто воображением; уж слишком далеко все зашло.

Новая судорога вгрызлась ей под левую подмышку, и лицо Джесси исказилось болезненной гримасой. Как будто кто-то проткнул громадной вилкой ее сердце. Затем мышцы брюшного пресса напряглись, а клубок нервных окончаний в солнечном сплетении вспыхнул, как вязанка сухого хвороста. Эта новая боль была невыносимой — такой она еще никогда не испытывала. Боль охватила все тело, согнув его, как хилый зеленый росток. Тело корчилось в судорогах, ноги в коленях сгибались и снова разгибались. Волосы болтались из стороны в сторону. Она попыталась закричать и не смогла.

На какое-то мгновение ей даже показалось, что вот она, последняя черта. Последняя конвульсия, и ты свободна, Джесси; твой кассир справа.

Но эта боль тоже прошла.

Джесси медленно расслабилась, дыша тяжело и напряженно, сердце выпрыгивало из груди. По крайней мере, хоть на какое-то мгновение блики от воды не мучили ее, все ее внимание было сосредоточено на пылающем клубке в солнечном сплетении, она пыталась понять, действительно ли боль отступила или обожжет ее снова. Боль ушла… но неохотно, обещая скоро вернуться. Джесси закрыла глаза, моля о сне. Даже кратковременное освобождение от продолжительного и утомительного умирания было бы принято с радостью.

Сон не пришел, но Сорванец, девочка в колодках, появилась снова. Теперь она была свободной, как птица, независимо от сексуального соблазна; идя босиком по городской площади или вдоль какой-то пуританской деревушки, в которой она жила, она была победоносно одинока — ей не нужно было опускать сияющие глаза вниз, чтобы ни один проходящий мальчишка не оскорбил ее взгляд подмигиванием или ухмылкой. Трава была бархатно-зеленой, с вершины отдаленного холма на нее взирало стадо овец. Колокол, который Джесси слышала и раньше, разливал свой монотонный, низкий звон сквозь сгущающиеся сумерки.

Сорванец была одета в голубую фланелевую рубашку с огромным желтым восклицательным знаком спереди — вряд ли это было пуританское одеяние, хотя оно и было достаточно благообразным, скрывая ее тело с головы до пят. Этот наряд был отлично знаком Джесси, и она обрадовалась, снова увидев его. В возрасте от десяти до двенадцати, пока ей наконец-то не позволили выбросить его, ей частенько приходилось надевать эту нелепую ночнушку.

Волосы Сорванца, полностью скрывавшие ее лицо пока она была в колодках, теперь были перевязаны бархатной ленточкой цвета темной ночи. Девочка выглядела хорошенькой и счастливой, что вовсе не удивило Джесси. В конце концов она освободилась от своих пут, она была свободна. Джесси не завидовала ей, но почувствовала страстное желание — почти необходимость — чтобы та не просто наслаждалась своей свободой; она должна дорожить ею, оберегать и пользоваться.

«Все-таки заснула. Наверняка я сплю, потому что это всего лишь сон».

Еще одна судорога, на этот раз не такая болезненная, как та, от которой загорелось солнечное сплетение и застыли мышцы левой стороны тела, а ноги беспомощно подергивались в воздухе. Джесси открыла глаза и увидела спальню, в которой тускнеющий свет снова начал удлинять тени. Это еще не было то время, которое французы называют l’heure bleue.[15] Но это время теперь стремительно приближалось. Джесси слышала, как хлопает дверь, вдыхала запах пота, мочи, дурного дыхания. Все так, как и было. Время двигалось вперед, но оно не прыгнуло вперед, как частенько кажется, когда просыпаешься после неприятных сновидений. «Руки немного похолодели, — подумала она, — но не больше и не меньше, чем это должно быть». Она не спала, следовательно, она не видела сна… но что-то же она делала.

«Я снова могу это повторить», — подумала Джесси и закрыла глаза. Она опять очутилась в центре маленького городка. Девочка с огромным желтым восклицательным знаком, расположившимся между ее маленькими грудями, смело и доброжелательно взирала на нес.

«Есть еще одна вещь, которую ты не опробовала, Джесси».

«— Это неправда, — ответила она Сорванцу. — Я испробовала все, поверь мне. И знаешь что? Я думаю, что если бы я не выпустила эту проклятую баночку с кремом, когда собака испугала меня, я вполне могла бы освободиться от левого наручника. Мне не повезло, что собака вошла именно в тот момент. Или просто это моя плохая карма. В любом случае что-то плохое».

Девочка плавно приближалась, трава шелестела под ее голыми ступнями.

«Не из левого наручника, Джесси. Это из правого ты сможешь выскочить. Это трудно, но вполне возможно. Вопрос в том, действительно ли ты хочешь жить».

— Конечно, я хочу жить.

Еще ближе. Эти глаза — дымчатый цвет, пытающийся стать голубым, — теперь, казалось, проникали сквозь кожу Джесси прямо в сердце.

«Неужели? Я сомневаюсь».

— Что ты мелешь, сумасшедшая? Неужели мне нравится лежать здесь, прикованной, к этой постели, когда…