Рискованный флирт - Лоретта Чейз

– Прекрати! Хочешь довести себя до рвоты? Это всего лишь ванна. От нее не умирают. Я моюсь каждый день и жив, как видишь.

– Не-е-ет! – С жалобным воем Доминик уткнул завшивленную голову ему в плечо. – Не надо, папа, пожалуйста. Не надо.

Папа.

У Дейна перехватило горло. Он поднял большую руку, нежно похлопал паренька по тщедушной спине.

– Доминик, ты кишишь вшами, – сказал он. – Есть только два способа от них избавиться. Или ты вымоешься в этой красивой ванне…

Сын поднял голову.

– Или должен будешь съесть миску репы.

Доминик попятился и с ужасом посмотрел на отца.

– Извини, это единственное искупление. – Доминик подавил ухмылку.

Вой и возня разом прекратились.

Все, что угодно, лучше репы, даже смерть.

То же в детстве чувствовал Дейн. Если мальчик унаследовал от него реакцию на лауданум, можно предположить, что унаследовал также его детское отвращение к репе. Он ее и сейчас не любил.

– Фелпс, можно нести горячую воду, – сказал его светлость. – Мой сын желает принять ванну.

Первое мытье Дейн вынужден был провести сам. Доминик сидел, словно кол проглотил, страдальчески сжав рот. Когда с этим было покончено, в награду ему дали солдатиков и сказали, что он сможет с ним поиграть, когда будет чистый. Доминик решил вторую помывку провести самостоятельно. Пока он под присмотром Фелпса развозил грязь вокруг чана, Дейн заказал обед.

К тому времени как его принесли, мальчик вылез из чана, Дейн насухо его вытер, одел в старомодный кожаный костюмчик, который Джессика где-то разыскала, и расчесал непослушные кудри.

Доминику дали вожделенных солдатиков, и, пока он с ними играл, Дейн сел обедать вместе с Фелпсом.

Он взял нож и вилку и собрался резать мясо, как вдруг понял, что взял нож и вилку.

Он долго смотрел на вилку в левой руке, затем взглянул на Фелпса, который мазал маслом огромный кусок хлеба.

– Фелпс, моя рука работает, – сказал Дейн.

– Работает, – без всякого выражения согласился кучер. Дейн понял, что рука работала уже какое-то время, а он не заметил. Иначе как бы он держал голову ребенка, когда поил чаем с ложечки? Как он мог бы его нести и в то же время похлопывать по спине? Как мог бы вертеть неподвижную фигуру, когда мыл ему голову? Как он его одел бы в омерзительно непрактичный костюм с длинным рядом пуговиц?

– Она перестала работать по неизвестной причине, а теперь без видимой причины заработала. – Дейн хмуро уставился на руку. – Как будто ничего и не было.

– Ее светлость сказала, что с рукой ничего плохого не случилось. Сказала – не обижайтесь, милорд, – что все дело в голове.

Дейн прищурился:

– Ты так думаешь? Что все у меня в голове? То есть что я «путаник»?

– Я только повторил, что она сказала. Я думаю, что там осталась какая-то щепка, которую хирург не заметил. Может, теперь она сама вышла.

Дейн порезал мясо на тарелке.

– Точно. Этому было медицинское объяснение, но французский коновал не признался, что сделал ошибку, а его друзья были заодно с ним. Там что-то было, и теперь оно само вышло.

Проглотив кусок мяса, Дейн перевел взгляд на Доминика, который лежал на коврике на животе и расставлял солдатиков.

Проблема космических пропорций свелась к одному больному испуганному мальчику. И в процессе этой усадки что-то само собой вышло.

Глядя на сына, лорд Дейн понял, что это «что-то» – не кусочек металла или кости. Это было в его голове, может быть, в сердце. Джессика целилась левее сердца, так? Может, часть этого органа потеряла подвижность… от страха?

«Se mi lasci mi uccido»,[9] – сказал он ей тогда.

Он боялся, да, он был в ужасе, что она его покинет.

Сейчас он осознал, что это чувство жило в нем с тех пор, как она в него выстрелила. Тогда он боялся сделать что-то непоправимое, после чего потеряет ее навсегда. И с тех пор не переставал бояться. Потому что единственная женщина, которая относилась к нему с нежностью, его покинула… Потому что он монстр, и его невозможно любить.

Но Джессика сказала, что это неправда.

Дейн встал из-за стола и подошел к камину. Доминик посмотрел на него. В темном неуверенном лице сына Дейн увидел себя: черные тревожные глаза, ненавистный клюв, упрямый рот… Нет, при самом богатом воображении мальчика нельзя было назвать красивым. Лицо некрасивое, фигура нескладная – сухопарый, с большими руками и ногами, широкими костлявыми плечами.

Не было в нем и жизнерадостности. Ребенок некрасивый и, уж конечно, непривлекательный.

Совсем как его отец.

И как когда-то ему, Доминику был нужен кто-то – кто угодно! – кто бы его принял. Кто смотрел бы на него и ласково прикасался к нему.

Не так уж много он просит.

– Как только мы с Фелпсом пообедаем, мы поедем в Аткорт, – сказал он Доминику. – Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы ехать верхом?

Мальчик медленно кивнул, не отрывая глаз от отца.

– Ладно. Я посажу тебя на лошадь перед собой, и если ты пообещаешь быть осторожным, я дам тебе подержать уздечку. Будешь осторожным?

На этот раз кивок последовал быстро.

– Да, папа, – ответил Доминик. – Да, папа.

И в темной пустоши сердца Вельзевула пролился дождь, и на доселе бесплодной почве проросли семена любви.

К тому времени как лорд Дейн закончил жалкий обед, Черити Грейвз могла бы добраться до Мортонхампстеда, но вместо этого приехала в Тевисток, городок в двадцати милях в противоположном направлении.

Потому что когда Черити сбегала по черной лестнице, ей повстречался Фелпс и сказал, что его светлость приехал забрать сына, и если Черити понимает, что для нее полезно, она тихо и быстро скроется. Не дожидаясь, когда она приступит к обязательным слезам и стенаниям, что у нее отбирают любимого сыночка, Фелпс достал маленький сверток.

В нем было сто соверенов и полторы тысячи фунтов в банкнотах, а также записка от леди Дейн. Ее светлость указала, что полторы тысячи лучше, чем ничего, и много лучше, чем проживание в Новом Южном Уэльсе. Она предлагала мисс Грейвз купить билет до Парижа, где к ее профессии относятся более терпимо и где ее пикантный возраст не будет помехой – Черити находилась в опасной близости к тридцати.

Черити передумала изображать горюющую мать, придержала язык и сделала так, как советовал Фелпс.

К тому времени как она дошла до своей двуколки, она сделала простой подсчет. Делиться с любовником двадцатью тысячами – совсем не то, что разделить полторы тысячи. Ролли, конечно, хорош, но не настолько. И вместо того чтобы ехать на северо-восток в Мортонхампстед по дороге, ведущей в Лондон, Черити свернула на юго-запад. Она решила: после Тевистока следующая остановка – Плимут. Там найдется корабль, который доставит ее во Францию.