Тень Серафима - Наталья Сергеевна Корнева

они стали равны со стражами, которые также не тратили силы и время на дыхание.

Но он пошел дальше.

Он больше не нуждался ни в технике, ни в приемах, ни в трюках: он поднялся много выше. Он ощущал пространство вокруг себя как частицу собственного тела. Он стал этим пространством. Он стал воздухом и землей, водой и огнем, светом и тьмою. Он стал сталью и кровью. Он стал всем, что есть, всем, что когда-либо было или будет.

Тысячелетия текли сквозь сознание, как вода.

Тысячелетия не существовали.

Начальная и конечная точки бытия слились воедино, и сущность его затопила сияющая пустота. Пустота родилась, и проступила изнутри, и разлилась по лицу, как река в половодье, разглаживая случайные морщинки.

Человек стал вселенной, а у вселенной не могло быть границ, не могло быть врагов, не могло быть ничего вне. Теперь это не бой – и даже не танец, как обычно. На ином, более глубоком слое восприятия это – рисунок: размашистые, легкие движения кисти оставляют размытый, будто плачущий след на влажной ткани реальности, рождая силуэты, добавляя блики, тут и там нанося нужные тени.

Это было творчество в чистом виде, в высшей его форме, не имеющее примесей чужеродных чувств – только бескорыстное желание самовыражения. В этот миг просветления человек становился чуть больше, нежели человек, – он становился творцом.

И, подобно Творцу Изначальному, он был безупречен и непобедим.

В какой-то особенно сладкий миг Серафим даже ощутил себя самой кистью в священной руке Создателя. Религиозный экстаз заполнил все глубины существа, и к царящему на лице выражению неземного спокойствия прибавилось блаженство.

Когда рисунок стал обильно, страшно кровоточить, Себастьян наконец опомнился и остановился. Густая алая тушь не высыхала на полотне, и других цветов совсем не осталось. Пугающе растекались пятна, похожие на вереницу лепестков красной сливы на белом снегу.

Ювелир открыл глаза, огляделся вокруг и ужаснулся.

Старая мельница живо напоминала помещение для забоя скота: кровь стекала со стен, потолка, косыми мазками продолжая в пространстве вычурные траектории движения мечей. Запятнанный омерзительной слизью пол стал липким и скользким, так что на него противно было наступать.

Оба стража в причудливых позах лежали на этом страшном полу. Оба стража были мертвы.

Вне всяких сомнений мертвы. Тела их были не просто обезглавлены, но и сильно изуродованы волнистым лезвием, наносящим неровные широкие раны: кисти обеих рук отсечены, сведенные предсмертной судорогой пальцы продолжают сжимать испачканные по самые рукояти клинки. Под трупами скопились целые лужи крови, темной и густой, похожей на клюквенный сироп. Кровь продолжала вытекать из крупных сосудов, рассеченных блистательными, точными ударами. Мокро поблескивали бесстыдно обнаженные седьмые шейные позвонки. Кошмарное зрелище, что тут добавить.

Но неужели все это устроил он, он один?

Неужели благородная шпага его рисовала кровью?

Неужели он был не художником, а мясником?

Найдя взглядом отделенные головы, далеко откатившиеся в разные стороны, Себастьян едва удержался от приступа дурноты.

Глаза Моник были раскрыты: из них медленно, оставляя на белом лице потеки, ползли кровавые слезы. Лицо убитой выглядело так же безжизненно, как и до начала боя, только черты заострились еще больше, обозначая сокровенное присутствие смерти.

Взор Себастьяна затуманился печалью. Некоторое время он бессмысленно глядел в это лицо. Затем, вздохнув, достал из потайного кармана револьвер и как-то неуверенно, растерянно приставил дуло к виску. Что дальше?

Навязчивая мечта исполнилась: он вернулся и узнал, что стало с Моник и как она умерла. Возможно, теперь возлюбленная перестанет являться ему во снах. Все закончилось.

Но мог ли представить Себастьян, что кровь ее окажется на его собственных руках? Нет, с этим невозможно смириться… слишком далеко зашел он на пути греха. Даже святой отец не сможет помочь.

Он ведь так любил ее… и что, о Изначальный, что он с нею сделал?!

Как хрупка и эфемерна жизнь, как легко она обрывается. Как могло молодое гибкое тело превратиться в эти бледные останки, смотреть на которые просто отвратительно? Разве было оно создано для этого – гниения, разложения? Разве было оно создано для того, чтобы пойти на корм червям и исчезнуть бесследно?

В душе Себастьяна полыхал пожар. Горела крепость прежней жизни, светлый город из снов и воспоминаний, и без того едва не разрушенный Софией. Он был обречен. Это конец.

Пламя вымывало цвета, плавило контуры, искажало и обессмысливало все, любые отзвуки прошлого. Любые чувства. От него не было спасения даже в самых сырых закоулках памяти: высокие стены оседали, обваливались в пропасть без дна, не в силах защитить его сокровища. Опоры, каркасы разоренных зданий, словно белые кости скелетов, что были когда-то людьми, – ничто не напоминало прежние сияющие замки. Это и правильно: хватит рыться в обрывках воспоминаний, истрепанных ветром прошедших лет. От них больше нет проку. Но вырастет ли когда-нибудь новый город на этих осиротевших, обглоданных временем камнях, в которые превратилось его сердце?

И правильно ли, когда из сердца вырастают стены?

Себастьян мысленно выругался, не произнеся вслух слишком грубые, слишком неправильные для места смерти Моник слов. Смерть не выход. Возможно, выхода и вовсе нет. С бессильной злостью Себастьян зашвырнул револьвер подальше и, задыхаясь от переутомления, упал на густо пропитанный кровью пол. Нужно перевести дух и хоть немного восстановиться, прежде чем идти … но куда?

Раздавшиеся негромкие щелчки застали ювелира врасплох: два выстрела, почти одновременные, окончательно ошеломили и обескуражили его. Вот теперь это точно конец.

Короткие, тяжелые плевки револьвера.

Глава 24,

в которой встречают старых друзей и изучаются секретные досье

Прицел был взят удачно: пули уверенно пробили плоть, прошили насквозь волокна мышц, сплетение связок и сухожилий и раздробили костную ткань.

Звуки выстрелов почти полностью отсутствовали, несмотря на царящую в мельнице гробовую тишину и тот факт, что из револьвера практически невозможно выстрелить скрытно. Особенности конструкции делали новомодные глушители бесполезными: при движении пули из барабана в ствол все равно был слышен довольно-таки громкий хлопок, вызванный утечкой пороховых газов.

Но на сей раз глушитель сработал эффективно, так что модель револьвера, вероятно, была серьезно модифицирована, либо это результат применения специальных патронов. В любом случае, Себастьян еще не встречался с таким совершенным оружием.

– На колени! – без выражения приказал знакомый голос за его спиной. – Руки за голову, и не вздумай двигаться.

Первую часть приказа Себастьян выполнил непроизвольно – при нападении ювелир инстинктивно вскочил, пытаясь скрыться, но от болевого шока ноги сами собой подогнулись. Со второй дела обстояли хуже – правую руку он худо-бедно поднял, а вот левая, наиболее важная, так