Семейная хроника Уопшотов - Джон Чивер

- Что делают здесь эти люди? Что это за люди?

Там были мясник, булочник, мальчик, продававший Лиэндеру газеты, и водитель травертинского автобуса, там были Бентли и Спинет, библиотекарь, начальник пожарной команды, инспектор рыбоохраны, продавщица из булочной Граймса, кассир кинотеатра в Травертине, человек, крутивший карусель в Нангасаките, начальник почтового отделения, торговец молоком, начальник железнодорожной станции, старик, который точил пилы, и другой старик, который чинил часы. Все скамьи были заняты, и люди стояли позади. Церковь Христа Спасителя с пасхи не видела такого стечения народу.

Во время службы Гонора лишь раз подала голос, когда священник начал читать из Евангелия от Иоанна.

- О нет, - громко сказала она. - У нас всегда читали "Послание к коринфянам".

Священник открыл Евангелие в другом месте, и вмешательство Гоноры не показалось невежливым, так как ото была ее манера, до некоторой степени манера ее семьи, а хоронили ведь Уопшота. Кладбище примыкало к церкви, и все шли парами за Лиэндером вверх по холму к фамильному участку; они шли в том горестном оцепенении, с каким мы провожаем наших покойников к их могилам. Когда молитвы были закопчены и священник закрыл свою книгу, Гонора подтолкнула Каверли:

- Скажи монолог, Каверли. Скажи то, что он хотел.

Тогда Каверли подошел к краю отцовской могилы и, хотя из глаз его лились слезы, произнес ясным голосом:

Теперь забавы наши

Окончены. Как я уже сказал,

Ты духов видел здесь моих покорных;

Они теперь исчезли в высоте

И в воздухе чистейшем утонули.

..............................

Из вещества того же, как и сон,

Мы созданы. И жизнь на сон похожа,

И наша жизнь лишь сном окружена.

После похорон сыновья простились с матерью, расцеловав ее и пообещав скоро вернуться. Это будет первая поездка, которую они совершат. Четвертого июля Каверли действительно возвратился, с Бетси и с сыном Уильямом, полюбоваться праздничной процессией, Сара надолго закрыла свой плавучий магазин подарков, чтобы еще раз появиться на колеснице Женского клуба. Волосы ее поседели, и в живых остались только два члена-учредителя, но ее жесты, ее печальная улыбка и вид, с каким она пила воду из стакана, стоявшего на высоком столике, словно та пахла рутой, - все было прежнее. Многие, наверно, вспоминали День независимости, когда какой-то хулиган поджег хлопушку под хвостом кобылы мистера Пинчера.

Гонора на празднестве не присутствовала. А когда по окончании процессии Каверли позвонил ей, чтобы узнать, может ли он приехать на Бот-стрит с Бетси и младенцем, Гонора попросила отложить посещение. Он был разочарован, но не удивился.

- Как-нибудь в другой раз, Каверли, дорогой, - сказала она. - Я опаздываю.

Человек, не бывший в курсе ее дел, мог бы подумать, что она опаздывала на урок музыки, но, едва выучив "Веселого мельника", она захлопнула крышку рояля и стала болельщицей бейсбола. И теперь она опаздывала на игру в Фенуэй-Парке. Она договорилась с водителем такси в поселке, чтобы тот раз или два в неделю, когда в Бостон приезжала команда "Ред Сокс", отвозил ее на матч и привозил обратно.

На матч она надевает свою треугольную шляпу и черный костюм и с одержимостью пилигрима взбирается по ступенькам к своему месту на трибуне. Подъем длинный, и она останавливается на повороте перевести дух. Одну руку с растопыренными пальцами она прижимает к груди, из которой вырывается хриплое дыхание.

- Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? - спрашивает какой-то незнакомец, думая, что ей нехорошо. - Не могу ли я чем-нибудь помочь вам, леди?

Но эта бесстрашная и нелепая старуха делает вид, что не слышит. Она садится на свое место, кладет рядом программу и таблицу результатов и палкой прикасается к плечу католического священника, сидящего поблизости.

- Вы меня простите, отец, - говорит она, - если я покажусь вам несдержанной в выражениях, но я всегда так увлекаюсь...

Гонора сидит, излучая ясный свет безвредности, и, когда игра идет своим чередом, приставляет руки рупором ко рту и кричит: "Отдай мяч, болван ты этакий, отдай мяч!" Она - образец старого пилигрима, который идет по свету собственным путем, как ему и полагается, и мысленно видит в себе олицетворение благородного и могущественного народа, поднимающегося, как крепкий мужчина, после сна.

Бетси понравился плавучий магазин подарков, и большую часть дня она провела там с Сарой, восхищаясь поплавками рыбачьих сетей, приспособленных для поддержки плюща, расписанными от руки утюгами и ведерками для угля, закусочными сервизами с Филиппинских островов, солонками и перечницами, сделанными в виде собак и кошек. Каверли один бродил по пустым комнатам фермы. Чувствовалось приближение грозы. Свет потускнел, и телефон в холле начал сам по себе звонить, реагируя на всякий случайный электрический разряд. Каверли видел потертые ковры, кирпичи, аккуратно завернутые в обивочную ткань, которые теперь, когда поднимался ветер, не дадут дверям хлопать, видел на столе в углу старый оловянный кувшин с восковницей и сладко-горьким пасленом, сплошь покрытый пылью. При грозовом освещении хорошие квадратные комнаты были олицетворением того образа жизни, который казался необыкновенно привлекательным, хотя, может быть, интенсивность переживаний Каверли объяснялась ожиданием грозы. Возможно, примешивались и воспоминания детства, и в его памяти воскресали тогдашние грозы - Пулу и собака прятались в стенном шкафу, - когда небо, долина и дом погружались в темноту, а все они, таская ведра, кувшины и зажженные свечи из одной комнаты в другую, испытывали друг к другу такую нежность. Снаружи Каверли слышал шум качающихся деревьев, а тиковый стол в холле - этот знаменитый барометр - то и дело скрипел. Прежде чем пошел дождь, старый дом начал казаться Каверли не символом утерянного образа жизни или того образа жизни, которому следует подражать, а видением жизни, такой же искрящейся и мимолетной, как смех, и в чем-то похожей на ту, какую он вел.

Но последнее слово осталось за Лиэндером. Когда начался дождь, Каверли раскрыл том Шекспира, принадлежавший Аарону, и обнаружил страницу, на которой рукой отца была сделана запись. Она была озаглавлена "Совет моим сыновьям" и гласила следующее:

"Переезжая границы "сухих" штатов или стран, никогда не наливайте виски в грелки. От резины портится вкус. Никогда не занимайтесь любовью в штанах. Пиво да виски - много риска. Виски на пиво безвредно на диво. Никогда не ешьте яблок, персиков, груш и т.п., когда пьете виски, разве только за длинными обедами во французском стиле, заканчивающимися фруктами. Остальная еда оказывает смягчающее действие. Никогда не спите в лунном свете. Как известно ученым, это ведет к безумию. Если кровать стоит у окна, в ясные ночи, перед тем как лечь спать, спускайте шторы. Никогда не держите сигару под прямым углом к пальцам. Манера деревенщины. Держите сигару наискось. Ободок можете снимать или не снимать, как вам заблагорассудится. Никогда не надевайте красный галстук. Слегка пыхтите с женщинами, если это им нравится. Действие крепких напитков на слабый пол иногда бывает гибельным. Каждое утро принимайте холодную ванну. Мучительно, но бодрит. Уменьшает также склонность к мозолям. Каждую неделю стригите волосы. После шести часов надевайте темный костюм. Ешьте к завтраку свежую рыбу, когда ее можно достать. Избегайте становиться на колени в неотапливаемых каменных церквах. Церковная сырость вызывает преждевременную седину. В страхе есть привкус ржавого ножа, не допускайте его в свой дом. В смелости - привкус крови. Не склоняйте головы. Восхищайтесь миром. Наслаждайтесь любовью нежной женщины. Уповайте на бога".