Московский душегуб - Анатолий Афанасьев

– Он выдюжит, – сказал Вдовкин. – Ты что, разве его не знаешь?

– Если бы я могла поговорить с ним. Это ведь он все от обиды натворил.

За трое бредовых трезвых суток Вдовкину уже не раз приходилось выслушивать от нее такие вещи, на которые, как ему казалось, она прежде была неспособна.

– Мама, папа, Алеша, – Настя загнула пальцы. – Я всегда старалась, чтобы им было хорошо. А что получилось? Почему, Женя? В чем я виновата?

В палату вошел врач – Георгий Степанович Дехтярь.

Сорокалетний искусный хирург, обличьем напоминающий боксера-тяжеловеса. При этом у него постоянно был такой вид, словно он только что чудом увернулся от нокаута. Он сам оперировал Алешу, а это, по отзывам медперсонала, было крупным везением для любого умирающего.

– Все то же самое, Георгий Степанович, – плаксиво пролепетала Настя, и Вдовкин на всякий случай приготовил чистую салфетку. Доктор посмотрел на нее неодобрительно:

– Вы чего хотели, милая? Чтобы он краковяк танцевал после таких потрясений? Рано, милочка. Я всегда говорю своим больным: не лезьте под пули. Куда там! Все же теперь умные. Но я тоже не волшебник.

Хотя…

Он склонился над Алешей, словно принюхиваясь.

– Да нет, значительно лучше. Значительно! Цвет лица совсем другой.

– Правда?! – Настя просияла, точно озаренная солнцем. Доктор смутился и слегка покраснел, и Вдовкин отлично понимал почему. Иногда Настин взгляд становился таким, что хотелось до него дотронуться.

Пожилых, видавших виды людей это шокировало.

– Вы всю ночь здесь просидели? – спросил доктор.

– Конечно, всю ночь, – ответил за Настю Вдовкин.

– Тогда так. Я вам приказываю отдохнуть и выспаться. Или лишу вас доступа.

– Доктор, ему правда лучше?

– Конечно, лучше. Это же очевидно.

Настя, что-то бормоча себе под нос, покинула палату. Вдовкин знал, что минут через десять она вернется.

– Чего-то все в горле пересохло, – пожаловался он хирургу. – У вас тут нет спиртика под рукой?

– Не держим, – сухо ответил Георгий Степанович. – Но напротив больницы пивнушка. Примета, знаете ли, счастливого времени. Водка на каждом углу.

– Вам ли жаловаться на время, доктор. Вон какую больничку откупили от трудового народа.

Дехтярь промолчал, но щеку скривил, как в нервном тике. Пожилая медсестра вкатила хирургический столик, на котором все было приготовлено для перевязки.

Вдовкин пошел звонить Филиппу Филипповичу, с которым связывался каждые три часа. Михайлов, возможно, умирал, и это было некстати. Множество сил и средств было задействовано в многоходовой комбинации по дележу необъятного наследства Благовестова, но исход незримой схватки был пока туманен. Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону. Кое-что должна была прояснить встреча Серго с Иннокентием Львовичем Грумом, которая в принципе была обговорена, но сроки все переносились.

Вдовкин доложил Филиппу Филипповичу, что состояние Алешине без изменений, но у доктора есть надежда, что в ближайшие сутки он не окочурится. Воронежский, как обычно, был настроен философски:

– Вы же понимаете, Евгений Петрович, что без Михайлова все рухнет?

– Смотря что вы имеете в виду.

– Я имею в виду весь этот затянувшийся отрезок нашей жизни.

– Я бы не стал из-за этого переживать. Как говорится, был ли мальчик?

– В каком-то высшем смысле вы, наверное, правы.

Вдовкин глянул на ручные часы – половина двенадцатого. Он спустился вниз, пересек улицу и вошел в бар с интригующим названием "Пуэрторикано". Один Бог знает, что это обозначало. Бар только открылся, был пуст, но за стойкой копошилась молодая женщина в зеленом блейзере, в меру накрашенная. Вдовкин попросил коньяку и чашечку кофе. Барменша мгновенно подала и то и другое, подмигнула:

– Вы оттуда, молодой человек?

– Откуда – оттуда? Я, как и вы, произошел из материнского чрева.

Женщина улыбнулась с подчеркнутой готовностью к более основательному знакомству.

– Ну и устроили вы нам веселую жизнь.

– В каком смысле?

– Третий день улица перекрыта. Прогораем. Если не секрет, кого же вы так охраняете?

– А-а, вы вот про что, – Вдовкин с наслаждением осушил рюмку. – Один известный ученый, изобретатель радио. И вот ногу подвернул.

– Так я вам и поверила… Видали мы крутых, но таких у нас еще не было. Место-то тихое, окраина.

Расплатившись, Вдовкин вернулся в клинику. По пути перекурил с Кешей Смолиным, одним из лучших губинский выдвиженцев.

– Как шеф? – почтительно поинтересовался дюжий малый.

– Да ничего вроде. На поправку пошел.

– Суки рваные, – сказал Смолин с душой. – Прошляпили, подонки. За это надо яйца отрывать.

– И я так думаю, – согласился Вдовкин. Коньяк его подкрепил, и он вернулся в палату в благодушном настроении. Настя ухе была тут, и доктор Дехтярь в который раз подробно объяснял ей, какие разрушения произвели выстрелы в организме Михайлова, что удалось сделать на операции и на что можно надеяться в дальнейшем. Не заметно было, чтобы доктора это утомляло.

Настя слушала его с таким напряженным лицом и с таким благодарным свечением глаз, словно внимала Дельфийскому оракулу. Вдовкин вошел в тот момент, когда врач растолковывал, что происходит при компактном разрыве легочных тканей. Алеша тоже прислушивался к лекции, но с закрытыми глазами. Вдовкин бросил взгляд на приборы, которые, как вообще любые приборы, были намного ближе его сердцу, чем люди, и изумленно воскликнул:

– Поглядите, доктор!

Синусоида дыхания выровнялась и пики обозначились резче.

– Ну и что?! – прерванный на полуслове, раздраженно откликнулся хирург, – Временные колебания ни о чем не говорят. Больной только что получил большую дозу витаминов. Адекватная реакция, разумеется…

Тут Михайлов открыл глаза. Сперва слабо дрогнули веки, по лицу скользнула тень, а затем широко и ясно распахнулся синий взгляд. Зрелище было завораживающее. Воскрешение из мертвых.

– Алешенька! – неуверенно пролепетала Настя, шагнув к мужу. С потолка он перевел взгляд на нее. Но непонятно было, узнал или нет. Вдовкин схватил доктора за рукав.

– Алеша! – Голос у Насти высокий и хрупкий. – Алеша, ты видишь меня?

Алеша сморгнул, губы шевельнулись.

– Ну хоть словечко скажи, хоть словечко!.. Ты слышишь меня? Я твоя Настя.

– Мне страшно, – сказал Алеша. – Увези меня домой.

Глава 25

Похороны Елизара Суреновича вылились во всенародный траур. Давно Москва не видела таких пышных церемоний. Полк конной милиции и несколько подразделений омоновцев с трудом сдерживали несметные толпы народа на подступах к Новодевичьему кладбищу.

Скорбно звучала музыка сводного военного оркестра, в которую истерическим диссонансом врывались мелодии модных бит-групп, усиленные мощными динамиками. Десятки теле– и кинокамер с разных точек снимали скорбную процессию для благодарных потомков.

Избранные гости, у которых были особые допуски и спецпропуска, далеко не все сумели пробиться хотя бы близко к высокому черному помосту, сооруженному с привлечением лучших зарубежных мастеров похоронного дела, на котором почти в вертикальном положении, весь заваленный цветами, стоял гроб с покойником. Денек для прощания выдался ясный, с легкими, блестящими тучками, но не жаркий. Елизар Суренович, если душа его присутствовала на проводах, мог быть вполне доволен последним свиданием с родиной, которую он так мучительно и яростно обустраивал для счастья. Его суровый монументальный облик с латунным черепом, со сложенными на груди темными руками внушал странное благоговение, даже если глядеть на него с высоты птичьего полета. Двух женщин-плакальщиц, лишившихся чувств от непомерного горя, уже затоптали насмерть возле магазина "Алая гвоздика".

Напротив помоста с гробом была сооружена трибуна, куда один за другим поднимались ораторы. Первым выступил член правительства, один из самых любимых в народе реформаторов, автор знаменитой монетаристской теории о неизбежном перерастании развитого социализма в дикий рынок. По виду он годился покойному во внуки, был тщедушен, румян, вертляв и, боясь упасть с трибуны, поминутно свешивал голову вниз, что придавало каждому его слову особую значительность.

Он говорил о том, что в этой стране, где довелось жить Благовестову, да, к сожалению, и самому оратору тоже, никогда не умели при жизни ценить великих людей и поминали их добрым словом обыкновенно лишь после кончины, да и то не всегда. Зато всякое отребье непременно тащили хоронить у кремлевской стены. И это доказывает, заметил член правительства, что народ, живущий в этой стране, невежествен, необразован, дик и, к сожалению, почти всегда пьян. Толпа, печально внимавшая оратору, разразилась воплями восторга и одобрения.