О возлюблении ближних и дальних - Наталья Волнистая

– Какая замена, какие деньги?! Вы издеваетесь? Мы ставим итальянский механизм, вся Италия раскладывает и не жалуется! – взвилась фирмочка-производитель.

Однако после долгого и насыщенного взаимными обвинениями и угрозами скандала снова прислала мастера, уже другого. И директор прислался. Дабы лично разоблачить потребительскую экстремистку.

Короче говоря, подозрения первого мастера подтвердились: оргия состоялась, участвовали новый мастер, директор и диван. Дама говорила, что ее хватило на десять минут, потом завяли уши, пришлось уйти на кухню.

Диван был не в пример крепче духом, продержался часа два. Видно, еще в процессе производства наслушался всякого. Не итальянского. Но сдался.

– Видите, и складывается, и раскладывается, вы не умеете с ним обращаться, – сказал взопревший директор, вытер лоб и устало присел.

Диван знакомо хрюкнул и провалился внутрь самого себя.

При эвакуации дивана сломали лифт, еще пришлось с ЖЭСом объясняться.

Когда после долгих мытарств даме вернули деньги, директор в сердцах сказал:

– Вы, женщина, своими претензиями мне всю душу выели. Что за склочный и прижимистый у нас народ, хочет, чтоб купил – и на века!

О любви

Одна девочка-второклассница сказала приехавшему погостить дедушке, что очень его любит, сильно-пресильно. За то, что он похож на актера Моргана Фримена. Придя в себя, дедушка – классический эстонец, как по внутренности, так и по внешности, ни капли не интернационалист, а наоборот – устроил дома филиал застенков Лубянки, выясняя, кто внушил ребенку черные мысли.

Сын с невесткой спихивали ответственность на телевизор.

А потом дедушка подумал: какая разница, за что тебя любят. Следствие важнее причины. И у себя дома, в городке Йыхви уезда Ида-Вирумаа, начал здороваться с соседом Мигелем, невесть как занесенным в северные края из Мавритании.

А без любви так и продолжал бы хмуро зыркать из-под бровей и по-эстонски бурчать себе под нос про понаехавших.

О счастье и трудностях на пути его достижения

Владимир Д. не женился:

1) на Виктории. Пытался, но не получилось проникнуться искренним уважением и неподдельной любовью к потенциальной теще;

2) на Милене. Милена требовала класть грязные носки в корзину для белья. «В», а не «на» или «неподалеку». И ежели ловила на горяченьком, то ее прекрасные глаза наливались слезами, и этими налитыми глазами она смотрела на Владимира Д., как носитель высшего разума смотрит на не поддающееся эволюции одноклеточное – со скорбью и неизбывной печалью;

3) на Яночке, считавшей, что супругов должны объединять общие интересы, но при этом из общих интересов исключались футбол, мотоцикл, чтение книг по истории Наполеоновских войн, родственники Владимира Д. и его необъяснимое желание питаться три раза в день.

В анамнезе еще значилась Рита с тремя обнаглевшими от безнаказанности котами, безумная Кира, исповедовавшая здоровый образ жизни вплоть до купания в проруби, ну и так, по мелочи.

Потом Владимир Д. встретил Поливанову. И теперь живет в атмосфере непреходящей любви и всеобщего обожания.

– Прекрасный зять, замечательный, что же делать, на всех Абрамовичей не хватает, что ж делать, дорогая Нонна Аркадьевна, надо смириться, – говорит в телефон Поливанова-теща.

– Володенька, ты опять носки в корзину не положил, не волнуйся, пожалуйста, я их нашла и убрала на место, не переживай, – ласково сообщает Поливанова-жена.

– Ты на мотоцикле, а я вся изведусь, может, к твоим в следующем месяце съездим, что им надоедать, ты звонил им недавно, как книги подорожали, где это видано, чтоб книжка стоила как пять пар колготок, – в унисон исполняют Поливанова-жена и Поливанова-мама.

Владимир Д. выходит на балкон покурить, смотрит в темнеющее небо и знает, что из-за балконной двери на него с любовью глядят жена, теща и кот Маркиз, так прикипевший душой к Владимиру Д., что просто жить без него не может – приходит ночью и плюхается толстой задницей прямо на лицо.

С тополей под окном срывается стая галок и мчится куда-то влево и ввысь. Владимир Д. думает, что хорошо бы отрастить крылья и сигануть с балкона влево, взмыть ввысь и устремиться назад.

Куда угодно.

Хоть в прорубь вместе с безумной Кирой.

О хороших девочках

Много лет назад на мою знакомую М. напал придурок с ножом. Слава Богу, шли мимо подвыпившие мужики, услыхали возню в кустах, полезли на шум, намяли бока и надавали по голове мерзавцу, правда, не уследили – пока успокаивали М., поганец сбежал.

Я потом спросила ее:

– Что ж ты не кричала, людей не звала? А если бы мужики эти шли себе и прошли?

А она ответила:

– Мне было стыдно кричать.

Такое случается с девочками из хороших семей, умницами, книжницами, любимыми дочками, выросшими в тепле, в теплице.

Такие девочки знают, что Алеша Карамазов – это правда, а его сумасшедший папаша вкупе со Смердяковым – это Достоевский придумал, чтобы оттенить.

Такие девочки выбирают абсолютно неподходящих мальчиков. Родители сначала молчат, потом робко намекают, затем говорят открытым текстом, подружки ахают, друг детства собирается начистить холку Толе-Севе-Роману.

Такие девочки ничего не слышат, подруги становятся бывшими, другу детства отказывают от дома, и в густом запахе выпитой родителями валерьянки девочки выходят замуж, потому что Юра-Владик-Кирюша хороший, только вы не хотите этого видеть. Родители залезают в долги и покупают квартирку, или бабушка переселяется к родителям, и у девочек начинается семейная жизнь.

Девочки – не слепошарые дуры, проходит месяц, полгода, год, и они понимают, что правы были и родители, и подружки, и друг детства. Но кричать стыдно. И у них все замечательно, не волнуйся, мама, не переживай, папа, нет, не надо, я к вам сама приеду, Витя-Гарик-Никита устает, ему надо отдыхать.

Девочки пишут диплом себе, пишут диплом Мише-Паше-Олегу, отказываются от прекрасного распределения, потому что Саня-Костя-Борис обидится – ему не предложили, – и продолжают жить так, будто у них все всем на зависть.

Дима-Шурик-Егор возлежит на диване, без устали втолковывая жене, что, как только ему начнут платить достойно, он тут же, немедленно встанет и начнет достойно работать, а идти корячиться за копейки – себя не уважать, и, кстати, она вон тут растолстела, тут подурнела, и вообще, у людей жены как жены, а ему досталось бесчувственное бревно.

А потом некоторым девочкам везет – Славик-Петя-Григорий их бросает, потому как трехкомнатная квартира лучше бабушкиной хрущевки, но говорится не про квартиру, а про то, что нет любви, и что жить без любви – это себя не уважать. Странное дело, Грише-Толику-Антону всегда требуется самоуважение, без него никак.

– Но было же у вас что-то хорошее за восемь лет?

– Было. Мы ехали домой, в автобусе, и он посмотрел, сказал, тебе дует, еще простудишься, встал и закрыл окно.

Ей опять стыдно кричать. И она цокает каблучками по офису, по школьному коридору, по лаборатории, и успевает все – съездить в больницу к папе, закупить продукты маме, забрать дочку из музыкальной. Вечером, перед сном, читает дочке «Хаджи-Мурата», или Ильфа с Петровым, или Стругацких, а дочка сидит, завернувшись в одеяло, обнимая подушку, смотрит круглыми глазами и видит и репейник, переломанный колесом, и бедного Паниковского, и Рэда Шухарта, и жалеет всех-всех. Дочка засыпает, а она полночи пишет отчеты, переводит, проверяет тетрадки, и утром опять свежа, все у нее замечательно, ледяная вода и примочки из заварки пока еще помогают убрать круги под глазами.

А потом она едет к дочке в летний лагерь и на обратном пути пробивает колесо, а в старенькой машине болты прикипели насмерть, август, стемнело, дорога пустая, да если б и не пустая, кричать ей по-прежнему стыдно, но тут останавливается здоровенный мужик на здоровенной машине и возится с колесом, бурча себе под нос про безголовых и безруких баб, а через день встречает ее после работы, сам нашел, и снова встречает, и провожает, и каблучки начинают стучать в другой тональности.

И она удивляется простым вещам.

…Я прихожу, а он говорит: «У меня такая премия, сам не ожидал, в субботу едем ее тратить, на тебя и на Лельку, зима на носу, хватит, намерзлись!»

…Он звонит мне, сердитый: почему в доме ничего нельзя найти, где деревянный молоток, мне что – мясо кулаком отбивать?!

…А мы в субботу ездили моих в санаторий проведать, папа уже без палочки ходит, представляешь?

…Чуть не поругались вчера, не понимаю, чем ему Алексей не нравится, Алексей, Алешенька, Леха – скажи, отличное имя, чего он уперся.

…Я на секунду, мне еще говорить тяжело, три четыреста, пятьдесят два сантиметра, Алексей Ильич или Степан Ильич, посмотрим, на кого больше похож, все, целую, я поползла к окну, Илья с Лелькой уже внизу прыгают.

Я сижу сейчас и думаю про Алексея или Степана Ильича и про то, что в мире все-таки существует справедливость. Даже для хороших девочек.