Закат - Гильермо дель Торо

Впоследствии, подглядывая за ними, Зак уловил обрывки разговоров, но из того, что он услышал, цельная картина никак не складывалась.

Что-то такое о «владыке».

Что-то о солнечном свете и о том, что «уничтожить» кого-то там не удалось.

Что-то о «конце света».

Зак стоял в одиночестве посреди опустевшей комнаты, дивясь всем этим тайнам, вихрящимся вокруг него, и вдруг в нескольких зеркалах, висевших на стене, он уловил некое смутное движение. Что-то вроде смазанной картинки, или визуальной вибрации, если такое вообще бывает. Что-то, что, по идее, должно быть сфокусированным, но в стеклянном отражении получилось расплывчатым и нечетким.

Что-то за его окном.

Зак медленно повернул голову, потом резко обернулся всем телом.

Там, непостижимым образом распластавшись по внешней стене здания, висела она. Ее тело было каким-то изломанным, даже вывихнутым, глаза красные, широко распахнутые, обжигающие. Волосы, уже тонкие и бледные, наполовину выпали; учительская блузка на одном плече зияла прорехой; обнажившаяся плоть была вымазана грязью. Мускулы шеи раздулись и деформировались; под кожей щек и лба извивались кровяные черви.

Мама.

Она пришла. Зак и так знал, что она придет.

Инстинктивно Зак шагнул навстречу маме. Затем он увидел, как изменилось выражение ее лица — гримаса боли на нем вдруг уступила место жуткой мрачности, которую иначе как демонической и не назовешь.

Мама заметила решетку.

В то же мгновение у нее отвалилась челюсть — буквально отвалилась, как на том видео, — и откуда-то из глубины рта, из-под того места, где раньше был язык, выстрелило жало. С треском и звоном оно пробило оконное стекло и стало проталкиваться сквозь проделанное отверстие. Длины в нем было метра два, на кончике оно сходилось в конус, и, когда жало выщелкнулось до конца, этот кончик остановился всего в нескольких сантиметрах от шеи Зака.

Зак окаменел. Его астматические легкие смыкнулись, он даже вдоха сделать не мог.

На конце мясистого отростка было сложное двузубое разветвление, оно подрагивало и извивалось, словно выкапывая что-то в воздухе. Зак по-прежнему стоял как привинченный. Жало расслабилось, и мама, небрежно мотнув головой, быстро втянула его в рот. Затем Келли Гудуэдер пробила головой окно — осколки со звоном посыпались вниз — и стала протискиваться в свободную от стекла панель. Ей нужно было выиграть всего десяток сантиметров, чтобы жало дотянулось до Зака, и тогда она смогла бы преподнести Владыке своего Самого Любимого.

А еще Зак не мог сдвинуться с места из-за глаз — красных, с черными точками посередине. Он мучительно, до головокружения пытался найти в этом существе хоть какое-то сходство с мамой.

Неужели она мертва, как говорил папа? Или все-таки жива?

Она ушла навсегда? Или она была здесь — прямо здесь, в этой комнате, с ним рядом?

Была ли она по-прежнему ЕГО мамой? Или уже принадлежала кому-то еще?

Отчаянно пытаясь достроить мостик между ее жалом и телом мальчика, Келли Гудуэдер — с жутким стоном истираемой плоти и хрустом костей — стала протискивать голову меж железных прутьев решетки, как змея, пытающаяся проникнуть в кроличью нору. Челюсть ее снова отвалилась, а пылающие глаза выбрали цель на горле Зака — место чуть повыше кадыка.

В спальню бегом вернулся Эф. Он увидел, что Зак стоит не шевелясь и тупо смотрит на Келли, а вампирша проталкивает голову меж железных прутьев, готовясь нанести удар.

— НЕТ! — заорал Эф. Выхватив из-за спины меч с серебряным лезвием, он в один прыжок оказался между Келли и Заком.

Следом за Эфом в комнату примчалась Нора, включая на ходу лампу черного света. Послышалось низкое гудение — казалось, само жесткое ультрафиолетовое излучение испускает этот звук. Вид Келли Гудуэдер — этого совращенного человеческого существа, матери-монстра — заставил Нору содрогнуться от отвращения, но она не сбавила ход — лишь выставила перед собой руку с источником света, смертоносного для вирусов.

Эф также приблизился к Келли, к ее ужасному жалу. Запавшие глаза вампирши сверкали звериной яростью.

— ПРОЧЬ! УХОДИ! — прорычал Эф так, как если бы перед ним было какое-нибудь дикое животное, пытающееся забраться в дом, чтобы поживиться отбросами.

Он нацелил меч острием на Келли и ринулся к окну.

Бросив на сына последний, мучительно жадный взгляд, Келли отпрянула от оконной клетки, так чтобы лезвие не дотянулось до нее, а потом метнулась прочь по внешней стене здания.

Нора поместила лампу внутрь оконной клетки, установив ее на двух пересекающихся прутьях таким образом, чтобы убийственный свет падал на разбитую панель, — это должно было удержать Келли от возвращения.

Эф подбежал к сыну. Опустив взгляд, Зак хватался руками за горло, его грудь ходила ходуном. Поначалу Эф подумал, что это от ужаса, но быстро понял, что дело гораздо хуже.

Паническая атака. Зак был весь зажат. Он не мог дышать.

Эф лихорадочно огляделся по сторонам и тут же увидел Заков ингалятор — он лежал на стареньком телевизоре. Эф вложил баллончик в пальцы Зака и направил его руку так, чтобы мундштук попал в рот.

Эф нажал на донышко, ингалятор фукнул, и аэрозоль отворил легкие Зака. Бледность мгновенно сошла с лица мальчика, его дыхательные пути расширились, словно в легких надули воздушный шарик, и Зак, теряя силы, начал оседать на пол.

Уронив меч, Эф подхватил мальчика, однако Зак, внезапно ожив, оттолкнул отца и бросился к пустому окну.

— Ма-ма, — прохрипел он.

Отпрыгнув от окна, Келли принялась карабкаться вверх по кирпичной стене. Когти, образовавшиеся на кончиках средних пальцев, облегчали ей задачу. Она взбиралась, словно паучиха, плотно прижимаясь к стене. Ее гнала вверх ярость, неимоверная ненависть к человеку, ставшему у нее на пути именно тогда, когда она ощутила — с той же остротой, с какой мать во сне слышит зов о помощи своего ребенка, попавшего в беду, — восхитительную близость Самого Любимого. Горе Зака было для нее как свет маяка, исходящий из души. Его почти безграничная нужда в маме с удвоенной силой отзывалась в ней другой нуждой — вампирской, вовсе не имеющей границ.

Когда ее взору снова предстал Закари Гудуэдер, Келли увидела перед собой не мальчика. Не сына. Не любовь всей своей жизни. Вместо этого она увидела часть себя — ту часть, которая упорно оставалась человеческой. Часть, по-прежнему биологически принадлежавшую ей — Келли, которой наперекор биологии суждена была вечная жизнь. Увидела собственную кровь, только все еще человечески-красную, а не вампирско-белую. Кровь, несущую в себе кислород, а не пищу. Увидела дефектную, несовершенную часть себя, насильно удерживаемую от воссоединения с нею.