Драгун, на Кавказ! - Булычев Андрей Алексеевич

– Да я и правда ничего не помню! – воскликнул Димка. – Честное слово! Ну вы, если мне не верите, так хоть запросы там какие надо и куда надо пошлите. Ну это, с моим лицом для опознания. Вот вам и ответят, что никакой я не беглый и вовсе даже не бунтарь.

– Ну точно, юродивый, – усмехнулся дядька, сидящий с правого края. – Али он нас, Фёдор Евграфович, сам за таковых держит. Какое ещё там лицо? Мы чего тебе, дураку, из академиев столичных ещё и художника должны тут выписать для портрета?

– Ну нет, я так, просто к слову сказал, – пробормотал Димка, поняв, что ляпнул что-то не то.

– Обожди-ка, Порфирьевич, – остановил заседателя капитан-исправник. – А ты чего это, никак рисовальному делу обучен?

– Нуу, вообще, так-то нет, – пожал плечами Димка. – Припоминаю вот смутно, что вроде как немного рисовал раньше, ну уж не художественные, конечно, картины, а так, самые простые карикатуры, чтобы над ребятами подшутить.

– Интересно, – покачал головой исправник, – память у тебя какая-то странная, там, видишь ли, помню, а вот тут я ничего не помню. А ну-ка, Мироша, подай ему лист бумаги и карандаш, – кивнул он сидящему за боковым столиком человеку. – Пущай он вон хоть Порфирьевича, что ли, наскоро изобразит. А мы и поглядим.

Сидящий за боковым столиком мужичок в сером сюртуке, как видно, секретарь, угодливо улыбнулся, кивнул и подал Димке плотный лист бумаги с огрызком карандаша.

– Заточить бы его, – осмотрев огрызок, проговорил Димка, – или новый нужен. Тут вот на этом стержня почти что совсем уже не осталось.

– О как! – хмыкнул капитан-исправник. – Он ещё и в письменных приборах разбирается. Ну ладно, Мирон, дай ему хороший карандаш, не жмись!

– Только я это, я сразу предупреждаю, что не художник, изображение, оно больше, пожалуй, карикатурным, ну то есть шутейным получится, – предупредил Димка. – Чтобы уж потом обид ни у кого не было.

– Давай-давай, рисуй, – усмехнулся исправник. – Посмотрим, что у тебя там получится. Ну вот, Порфирьевич, когда ещё твою персону да на бумагу перенесут, – толкнул он локтем сидящего рядом с ним дядьку.

Дмитрий оглядел напрягшегося, покрасневшего и даже немного вспотевшего от волнения заседателя. Типичное лицо русского мужика средних лет. Широкое, курносое, щекастое, с маленькими глазками, над которыми кустятся густые чёрные брови. На голове ото лба и до макушки виднеется большая проплешина. Ну что, приступим! И «художник», примерившись, окинув ещё раз цепким взглядом «натуру», вывел на бумаге свой первый штрих.

– Долго ли ещё? – минут через десять спросил его исправник. – Ждать уже надоело. Как там у тебя, получается ли чего?

– Ещё немного, – покачал головой Димка, – быстрее тут ну вот никак невозможно.

– Мирон, а ну пойди погляди? – потребовал исправник, и секретарь, угодливо кивнув головой, выскочил из-за своего столика. Обойдя со спины Димку и выглянув из-за его плеча, он замер, потом громко фыркнул и, не выдержав, прикрывая свой рот ладошкой, захихикал.

– Ну давай, давай, чего там уже? Да забери ты у него эту бумагу! – потребовал у секретаря капитан-исправник. – А ну, что там у нас? – взял он в руки Димкины художества.

– Да ведь не закончено ещё! – протянул огорченно парень.

Его слова заглушил громкий хохот. Смеялись в голос капитан-исправник и тот заседатель, что сидел от него с левой стороны. Хихикал секретарь. Даже стоящий у двери конвоир, глядя на веселье своего начальства, негромко посмеивался. Только лишь Порфирьевич сидел с надутым и обиженным лицом и с негодованьем рассматривал лежащий на столе карикатурный рисунок.

– Вот молодца! Ну, угодил! – вытирая выступившие из глаз слезы, проговорил, отсмеявшись, исправник. – Ну чего ты дуешься-то, похоже ведь? – толкнул он локтём обиженного «натурщика».

– И ничего непохоже! – с негодованием буркнул правый заседатель. – Эдак и я могу бумагу переводить, из него такой же художник, как вон из Василия господин офицер, – кивнул он на конвоира.

– Да похоже, похоже, – протянул тот заседатель, что сидел слева. – Правильно Фёдор Евграфович говорит, очень даже похоже. Смешно, конечно, но вылитый ты, Семён Порфирьевич, после долгой попойки.

– Ладно, чего же с тобой делать-то? – почесав голову, проговорил исправник, оглядывая внимательно Димку. – Врачу тебя показать, чтобы он свой вердикт вынес? Запрос в губернскую канцелярию обо всех беглых и пропавших сделать, только уж без рисунка, – хмыкнул он, убирая художество в кожаную папку. – Да по уездным спискам пробежаться за весь последний год, у нас ведь, помнится, тоже были и пропавшие, и те, кто от рекрутского набора убёг. Ну чего, господа заседатели, сами-то что скажете?

– Да пороть кнутом его нужно, чтобы он сам всё рассказал! – сквозь зубы зло проговорил Порфирьевич. – Бумагу на него ещё переводить, запросы в губернскую канцелярию слать. И так ведь неудовольствие там к нам имеется за прошлогодний недобор по рекрутской повинности. А тут вот мы им ещё одну заботу присылаем. Ищи им по всяким журналам вот этого, время своё на него трать!

– Выпороть-то его мы всегда успеем, – протянул задумчиво второй заседатель. – В чём Порфирьевич прав, так это в том, что нам на своём уезде пока бы разобраться во всем нужно. С городничим, с Алексеем Игнатьевичем надобно посоветоваться, испросить, чего он сам-то обо всём этом думает. Всё-таки он тут в уезде голова.

– Ну да, верно, пожалуй, так мы и поступим, – кивнул, соглашаясь с заседателями капитан-исправник. – Нечего нам губернские власти всякой мелочью тревожить. Ладно, Василий, веди-ка ты его обратно в подвал. Да пожалуй, посади в купеческую камеру. На злыдня он вроде не похож, чтобы его «в глухой» под лестницей держать.

– Есть, ваше благородие, закрыть в купеческую! – вытянулся по стойке смирно конвоир. – А ну пошли! – и легонько подтолкнул Димку к двери.

Глава 3. Рекрут

Купеческая по сравнению с прежней камерой была шикарная, если только это слово вообще можно было применить к тюремному узилищу. Просторная, с двумя нарами из хорошо подогнанных, оструганных досок и, самое главное, с зарешеченным окошком под самым потолком.

– С ужином покрывало принесу, а пока и так посидишь, – проворчал конвоир, закрывая за Димкой дверь.

– Красота, – пробормотал тот, обходя помещение. – Вот что значит сословное деление. Даже в тюряге купцам лучше, чем простому люду сиделось. Боюсь даже представить, что там у господ дворян в их камерах.

Луч солнца из небольшого окошка падал на нары. Димка присел на них и, зажмурив глаза, подставил ему лицо.

– Боже, как приятно, – прошептал он в блаженстве. – Оказывается, как же немного нужно человеку для счастья.

На следующий день в сопровождении знакомого уже конвоира в камеру пожаловал невысокий, худенький, пожилой дядечка.

– Тут это, врач к тебе, – кивнул на него стражник. – Капитан-исправник повелел отвечать на все его вопросы безо всякой утайки и вести себя с подобающим почтением. Я туточки, Илья Павлович, рядом, у стены постою. Так-то вы не бойтесь, он не буйный.

– Очень хорошо, – улыбнулся врач. – Нуу, здравствуйте, голубчик. И как же мне вас звать-величать? Имя-то своё, я надеюсь, вы хорошо помните?

– Мне кажется, что меня зовут Дмитрием, – осторожно ответил арестант. – Увы, но больше я вам ничего о себе не могу сказать.

– Ну, ну, – хмыкнул врач, – очень интересно. И давно у вас такие вот провалы в памяти? Что вы вообще из своей жизни ещё, голубчик, припоминаете?

– Даже не знаю, – пожал плечами Димка. – Помню только, что под горой очнулся, как видно, после падения с камней. А потом уже на дорогу вышел, где башкир на лошади ехал. Вот он-то меня и подвёз до переправы через реку. Но что до этого было, я вообще ничего не припоминаю.

– Ага, ну давайте я вас осмотрю. Посвети-ка нам, милейший, – попросил он стоящего с большой толстой свечой в руках стражника. – Света мне тут маловато.

Следующие минут пятнадцать он тщательно ощупывал голову Димки. Заглядывал ему в глаза, в рот, заставлял высунуть язык. Водил пальцем возле носа, то отдаляя, то приближая его. Затем велел несколько раз присесть и потом стоять, вытянув перед собой руки с закрытыми глазами.