Все мои лица (СИ) - Шутова Юлия

На улице бибикнула машина, и я, открыв створку окна, выглянула. Ветер швырнул в щёку пригоршню холодной колючей мороси. Смотрела я со второго этажа. Внизу – выложенная плиткой площадка, прямо под окном – фургончик с серым, чуть провисшим посредине, тентом. В этом углублении скопилась вода. Из кузова парень тащит ящики и коробки, и все они исчезают где-то подо мной: наверно, заносятся в невидимые мне двери. Дальше парк: дорожки, фонари, подстриженные кусты с белыми точками ягод. Такие росли возле детдома. Детское развлечение, бросать их на асфальт и давить. Чпоканье ягод под подошвой – у кого громче, тот и выиграл. Дальше облысевшие осенние деревья. За ними ничего не разглядеть. Темно. То ли раннее утро, то ли вечер.

В комнате две белых двери, за одной в туалете я уже побывала, осталось разобраться со второй.

Заперта ли я? Почему не эта мысль пришла первой в мою голову? Или после полубессознательного существования в Олеговой клетке я и не ждала ничего другого?

Но ручка легко поддалась, и дверь открылась.

Коридор. Тишина. Ковровое покрытие скрадывает звук шагов. Справа в торце – окно. За ним всё тот же парк, тусклые блики редких фонарей на мокрых слоновьих шкурах деревьев. Слева лестница вниз. Одинаковые белые двери по стенам коридора. Четыре с моей стороны, четыре – напротив. Моя – крайняя от лестницы. Дергаю ручку соседней двери. Открыто. Такая же комната, только зеркальная, в моей сортир справа, здесь слева. Больше никаких отличий. В комнате никого. Открываю третью… четвертую… Перехожу к тем, что напротив. То же самое. Одинаковость и пустота. Последняя дверь заперта. И да, это единственная дверь, в которой к ручке прилагалась еще и замочная скважина.

Ладонь скользит по перилам, спускаюсь вниз. Что-то типа холла. Тоже как в гостинице. Для тех, кто понимает. Но тогда таких ассоциаций у меня не возникло.

– Добрый вечер, – низкий женский голос у меня за спиной.

Я аж присела от неожиданности и, резко повернувшись, вывалилась одной ногой из тапка, слегка подвернув лодыжку. Запрыгала, пытаясь не дать тапку сбежать. Тетка, оказавшаяся передо мной, больше всего напоминала шкаф. Простой такой, прямоугольный, без затей и выступающих белендрясов, с мужской стрижкой поверху. Что в плечах, то и в талии. И в бёдрах тоже. Шкаф был наряжен в розовое платье с короткими рукавами, плотно охватившими окорока рук. Поверх платья – кокетливый кружевной фартучек без лямок, приколотый к плоскости груди янтарной брошкой в виде муравья-гиганта.

Что-то подсказывало, что ни здороваться, ни задавать вопросы нет смысла. Первое не обязательно, а второе бесполезно.

– Девочки ужинают, я провожу, – прогудела розовая и, развернувшись, пошла прочь, полагая, что и я двинусь следом за фартучным бантом, колыхавшимся на её плоском заду.

У меня был выбор? Наверно, был. Взяла бы и не пошла. Но на слово «ужинают», живот сразу откликнулся и радостно заурчал. Сколько времени прошло с ужина, где креветки плясали кадриль, а в алиготе плескалась дурь? Сколько угодно. Время в этом странном Зазеркалье было своё и текло так, как ему вздумается.

Троль в кружевах прошел сквозь арку и шагнул в сторону. А я тихо сползла по стеночке. Ну, не в прямом смысле. Мысленно. Но рот открыла явственно. Сама почувствовала, как челюсть поехала вниз. Шесть девушек, подняв глаза, смотрят на меня.

Шесть близнецов.

Шесть одинаковых лиц.

Моих.

Они сидели поодиночке за маленькими столиками и молча ели. Подходя, я не слышала разговоров. Они были, как магазинные куклы. Одно лицо и разный цвет стрижек-каре. У крайней слева – ярко красный. У следующей – оранжевый. И всякие другие. Последний столик был пуст. Мой, я сразу это поняла.

Тумба в кружевах исчезла за грань моего зрения, звякала чем-то звонко-стеклянисто.

– Гля-кось, а вот и воскресенье. Давно не виделись.

Девушка с желтой, как осенняя листва, стрижкой смотрела на меня в упор. Потом чуть повернула голову, и взгляд ее переместился в сторону:

– Ну чё, девчата, отпуск усё, с понедельника в забой?

И вроде бы улыбалась. Или скалилась? Знаете, как бывает, когда просят улыбаться на камеру, а не охота, и просто растягиваешь губы, а в глазах никакой радости?

Тут они все повернули головы на красноголовую девчонку. Она одна была в каком-то растянутом свитере, остальные в трикотажных худи на подобие моей пижамки. Она куталась в свой свитер, проваливалась в высокий воротник по самый нос, тянула рукава, пряча внутрь ладони. Дёргала край левого рукава так, что он скрывал пальцы, потом дёргала правый рукав, но тогда левая ладонь оказывалась снаружи, и её снова приходилось прятать. Опять и опять.

Время застыло. Я сползала по стене… Красная куталась в свой свитер… Пять пар глаз… Что они делали? Смотрели? Уже тогда мне показалось, что они препарировали зрелище? Или я домыслила это позже?

Розовый столп с подносом возник посредине зависшей паузы.

– Сядь, поешь, – это безусловно мне.

«Все-е-е пое-е-ели…»

Я что-то жевала, не разбирая.

Девушки выходили из столовки. Красная не ушла, сидела, сжавшись, провалившись внутрь своего спасительного свитера.

***

Чуть позже в холле меня поймала жёлтая, та единственная, что озвучила мое появление в столовке. Потянула к диванчику у окна:

– Пошли. Посидим, поокаем. Вводные тебе дам. Типа, курс молодого бойца. Больше никто с тобой балаболить не будет.

Она вытащила из кармана пачку жвачки:

– Орбит будешь?

Я мотнула головой, не люблю эту гадость резиновую. Она развернула одну, сунула в рот, обёртку смяла и щелчком отправила в полет. Серебристый неровный шарик плюхнулся на самом видном месте. Но девушке было наплевать.

– Карочь, расклад такой, Воскресенье…

Я перебила:

– Меня Леной зовут.

Быть каким-то воскресеньем не климатило. Девица махнула рукой:

– М-м-м… Это всем по барабану, кем ты там была. Теперь ты Воскресенье. А я Среда. А эта… Ты, кстати, с ней не вздумай разговаривать, она придурочная, совсем кукухнутая. Ну, которая с красным хайром. Она Понедельник. Нас семь, – она помолчала и как-то посерьёзнела, вытащила изо рта жвачку, покатала её в пальцах и бросила на пол, – нас всегда семь. Понимаешь? Как трусы-неделька.

Смешное сравнение. Но девушке было не смешно, в её взгляде плавала тухлой рыбиной тоска, мутила серостью голубизну глаз. Мне хотелось спросить ее. Мне так много хотелось спросить. Вопросы щекотали язык: «Где мы? Что это за дом? Зачем нас тут держат?» – да мало ли что еще. И самое пугающее: «Почему мы одинаковые?» Что за игра? Ведь, это Олег вырезал всех этих кукол. Больше некому. Как и меня. Для чего?

Но я молчала. Слушала. А Среда продолжала:

– Всегда семь. Иногда кто-то исчезает. Потом возвращается. Я тут уже почти год. При мне Понедельник менялся трижды. А вот Воскресенье впервые. Долго ж тебя не было, – она опять примолкла, потухла, даже как-то сгорбилась, сунула ладони между колен, словно руки у неё мерзли.

Я уже открыла рот, спросить, толкнуть её, чтоб продолжала. Но она сама очнулась:

– Мы гарем. Само по себе это не страшно. Жить можно. Кормят, одевают. Не, конечно, этот козлина, ну, хозяин наш, в смысле, он на всю голову отмороженный. Надо ж такое придумать. Семь одинаковых баб. На каждый день недели своя. Я ж говорю, трусы-неделька. Ну если бабло есть, чего ж, может себе позволить. Ты не боись, Воскресеньем быть – самый нормалек. Этот мудила будет перед тобой на брюхе елозить, слюни пускать. Средой тоже не особо плохо. Я привыкла. Все ж не Понедельником.

– А чего вы все вместе не…

Я не успела договорить, Среда фыркнула:

– Вместе? В каком месте? Ты не поняла, мы не вместе, мы каждая сама за себя. Если будешь вякать, выкаблучиваться, права качать, Мужиха тебя…

Теперь перебила я:

– Какая Мужиха?

– Растакая. Ну эта жлобина, что тебя в столовку привела. Мужиха ее звать. Короче, будешь выпендриваться, она сядет тебе на голову и полотенцем отлупит.