С человеком на борту - Марк Галлай

Сравнение же работы космонавта с работой лётчика, правда с несколько иных позиций, сделал снова, много лет спустя, другой космонавт — Георгий Гречко. В беседе с писателем и журналистом Ярославом Головановым[1] он сказал: «А знаешь, если бы начинать жизнь сначала, я бы не пошёл в космонавты. Я бы пошёл в лётчики-испытатели. Там летают каждый день, и для оценки человека есть самый главный критерий: дело». Так что на сей счёт существуют разные точки зрения. И, наверное, имеют на то право…

На личности космонавта как бы фокусировались все гражданские чувства, вызванные первыми в истории космическими полётами (кстати, и Гагарин, и Титов, и другие космонавты не упускали случая во всеуслышание подчеркнуть это обстоятельство и заявить, что считают его несправедливым).

Правда, в дальнейшем определённая трансформация воззрений общества на космические полёты не могла не произойти в связи с тем, что полёты эти стали исчисляться десятками — исчез эффект уникальности события. А силу этого эффекта понимает каждый, понимали, кстати, и первые космонавты. Когда после торжественной встречи Гагарина на Красной площади, во время приёма в Кремле, я сказал Титову: «Ну, Гера, теперь скоро мы увидим ваш портрет на Историческом музее и послушаем ваше слово с Мавзолея», — он ответил: «Что вы, Марк Лазаревич. Такое два раза не повторяется».

Но в том, что касалось встречи его самого, космонавт-2 ошибся. Его встречали почти так же радостно и торжественно, как Гагарина. Был и проезд в открытой машине из Внукова в Москву, и огромный портрет на Историческом музее, и митинг на Красной площади, и кремлёвский приём — все было. А главное, была соответствующая общественная атмосфера, была всеобщая убеждённость, что именно так и нужно встретить второго советского космонавта. Мне кажется, что полет Титова как-то дополнительно осветил полет Гагарина — утвердил его закономерность, неслучайность, в то же время почти не затронув его уникальности!

Руководители подготовки первых космонавтов и все, кто принимал участие в этом деле, понимали, какой удар славы ожидает их воспитанников. Может быть, не в полной мере (тут действительность, как говорится, превзошла все ожидания), но понимали. Понимали и делали все от них зависящее, чтобы по мере возможности подготовить своих слушателей к этому тяжкому испытанию. Так получилось, что кроме спортивной, парашютной, теоретической и всех прочих видов подготовки космонавтов пришлось им проходить ещё и подготовку психологическую, причём направленную не столько на противодействие психическим нагрузкам в самом космическом полёте (в этом отношении стойкость ребят сомнений не вызывала), сколько после него.

Свой собственный скромный вклад в это официально никак не запланированное дело я пытался обосновать с позиций чисто профессиональных.

— Какой у вас налёт? — спрашивал я у четырех из шести моих подопечных. — Двести пятьдесят часов? Триста? Ну так не говорите пока, что вы лётчики. Лётчик начинается с шестисот, а то и с восьмисот часов. Не меньше…

Конечно, говоря так, я несколько сгущал краски. Разные бывают обстоятельства формирования лётчика, разные требуются для этого и сроки. Во время войны, особенно в её начале, случалось, что на фронт попадали молодые пилоты с налётом всего в несколько десятков часов. И ничего, вводились в строй, осваивались, доучивались в боевых вылетах… Правда, и потерь среди такой зеленой лётной молодёжи было много, но шла война, погибали и умелые, и опытные!..

Так что мои критические замечания по поводу лётной квалификации будущих космонавтов преследовали в основном воспитательные цели.

Тем не менее моим слушателям, по крайней мере некоторым из них, они, видимо, запомнились. Года через три Титов подарил мне фотографию, на которой он был изображён за штурвалом в пилотской кабине самолёта Ан-24, с надписью следующего содержания: «Дорогой Марк Лазаревич! Честное слово, я только мягко держался за штурвал. И никакой я не лётчик…»

— Ох, Гера! — сказал я, получив эту фотографию. — Вот уж не думал я, что вы такой злопамятный человек.

— Почему же злопамятный? Наоборот, я с вашей оценкой полностью согласен. Не был я настоящим лётчиком, когда пришёл в отряд. Но буду.

И эта фраза не осталась только фразой. Титов стал настоящим лётчиком! Военным лётчиком первого класса, причём не только «по приказу», но и по всем действующим на сей счёт нормативам: освоил полёты на сверхзвуковых истребителях, все виды их боевого применения днём и ночью, полёты по приборам, «вслепую», включая заход на посадку при минимально допустимой видимости и высоте облачности. Более того, начал выполнять испытательные полёты и заработал звание лётчика-испытателя третьего класса — квалификация, которая тоже просто так не достаётся!

Надо сказать, что и другие космонавты, пришедшие в отряд с лётной работы, если и не продвинулись в этой области так далеко, как Титов, то, во всяком случае, использовали всякую возможность для поддержания своей лётной квалификации.

Для каждого из них была составлена индивидуальная программа, к каждому прикреплён опытный лётчик-инструктор. Это дало — и продолжает давать — свои результаты, с моей точки зрения, очень важные: благодаря таким систематическим полётам лётчики, став космонавтами, остаются лётчиками. А значит, продолжают обогащаться всем тем, что неизбежно привносит эта профессия в характер, жизненную хватку, самостоятельность суждений и решений, чувство личной ответственности, — словом, в очень многое из того, из чего слагается человеческая личность. Общеизвестно, сколь многого требует профессия лётчика от избирающего её юноши. Но мало кто задумывается над тем, как бесконечно много она ему даёт взамен!

…Особенно настойчивые, недоуменные вопросы задавались самыми разными — по возрасту, образованию, профессии — людьми после того, как в тот несчастливый мартовский день шестьдесят восьмого года Гагарин и его инструктор, лётчик-испытатель первого класса, Герой Советского Союза В.С. Серегин, погибли при выполнении учебно-тренировочного полёта.

«Зачем было давать ему летать? — говорили люди. — Зачем?! Что, других для этого не хватало? Его надо было сохранять, беречь, каждую пылинку с пего сдувать! Первый в мире космонавт — другого такого не было и не будет!..»

Гибель Гагарина люди, даже знавшие его только издалека, а тем более те, кто был с ним близко знаком, восприняли чрезвычайно эмоционально, восприняли как большое личное горе. Примириться со случившимся было бесконечно трудно.

По странному совпадению, он погиб в том же возрасте — тридцати четырех лет от роду, — в котором погибли несколько выдающихся лётчиков: Чкалов, Бахчиванджи, Станкевич, Гринчик… Но тут ничего не скажешь, совпадение и есть совпадение. Так или иначе, ни Гагарина, ни Серегина, да и никого из погибших не вернёшь!..

Но во всех случаях лётчик должен оставаться лётчиком. Причём должен не только в интересах шлифовки характера, о чем я уже говорил, но и в целях гораздо более узкопрактических: если он готовится к новым космическим полётам, каждый из которых, естественно, сложнее предыдущих по всем статьям, в том числе и по требованиям к управлению космическим кораблём, если он готовится к этому, то стоит ли отказываться от такого надёжного способа поддержания себя в должной форме, как пилотирование обычных атмосферных летательных аппаратов. В общем, точно" сказал поэт Михаил Матусовский: «Земля не может не вращаться, пилот не может не летать!»

Кстати, к такому же выводу пришли, по-видимому, и американские космонавты. Известно, например, что первый человек, нога которого ступила на поверхность Луны, командир космического корабля «Аполлон-11» Нейл Армстронг, уделял и продолжал уделять после своего космического полёта много времени не только самолётному, но и планёрному спорту.

И совсем уж невозможной представляется мне участь, на которую хотели бы обречь Гагарина иные его доброжелатели: заставить человека всю свою жизнь просидеть в президиумах разных торжественных и не очень торжественных заседаний! Посадить в целях обеспечения «сохранности» под стеклянный колпак. Участь нелёгкая, наверное, для каждого, но особенно неприемлемая для человека энергичного, творческого, инициативного, такого, каким был Гагарин. Очень чётко выразил свои ощущения по поводу подобного рода деятельности Константин Петрович Феоктистов: «Единственное, что мне мешает, — приглашения на всевозможные торжества и юбилеи… Что-то вроде свадебного генерала. Я всегда отказываюсь. Потому что действительно нет времени и потому что мне неинтересно. Очень стараюсь отказываться вежливо, но всегда чувствую: считают, что зазнался. Или надо работать, или заниматься представительством… Наверное, представительство тоже работа, но у меня другая специальность…»

Видите, даже совмещение занятий своим основным делом с «представительством» мешает космонавту. Что же тогда сказал бы он, обречённый жить одним лишь представительством! Мне могут возразить, что Феоктистов — не просто космонавт, а конструктор, учёный, один из инициаторов и первых разработчиков идеи полёта человека в космос и в этом качестве вроде бы действительно не должен испытывать особого тяготения к функциям «свадебного генерала». Что ж, наверное, подобное замечание было бы справедливо. Но ведь и у Гагарина — пусть не учёного и не конструктора — хватало нужных и интересных дел, так сказать, по прямой специальности. Свой пост первого заместителя начальника Центра подготовки космонавтов он занимал, по общему признанию, отнюдь не номинально. Работал интенсивно и усидчиво. Н.Ф. Кузнецов, занимавший в течение ряда лет пост начальника ЦПК, впоследствии писал, что Гагарин успешно справлялся и с совсем новыми для себя, неизбежными в административной практике функциями, «имел дело с очень сложными документами и работал с ними очень точно, безукоризненно».