Русские в СССР. Потерпевшие или победители? - Александр Елисеев

Англия, между прочим, так и не отказалась от планов «примирить» белых с красными. Так, весной она в ультимативной форме предложила начать переговоры коммунистам и Врангелю – при арбитраже Британии. Сам Врангель решительно отверг британский ультиматум, в результате чего в мае 1920 года Лондон заявил о прекращении помощи белым. Правда, Франция от этой помощи еще не отказалась и даже усилила ее, но это было связано с обстоятельствами польско-советской войны. Дело в том, что французы делали основную ставку на поляков Ю. Пилсудского, помощь которым намного превосходила помощь белым. Но в 1920 году возникла угроза разгрома Польши и выдвижения Красной армии в Западную Европу. Вот тогда-то французам и понадобилась поддержка Врангеля, чье сопротивление вынудило красных отказаться от переброски многих отборных частей на польский фронт. Но после того как угроза Пилсудскому миновала, французы прекратили помощь белым.

Так что сводить все к «английским шпионам» – это значит упрощать проблему до какого-то вопиющего примитива. Нет, тут имеет место быть национальная трагедия. Белые искренне любили Россию и видели ее великой, единой и независимой. Но они болели тяжелой болезнью, поразившей практически всю русскую элиту, – западничеством. Патриотизм тянул белых в одну сторону, западничество – в другую. (Собственно, еще до февраля вирус либерализма вовсю свирепствовал даже среди национал-консерваторов. Здесь можно вспомнить хотя бы В.Н. Шульгина и все движение «прогрессивных националистов», которое присоединилось в Думе к антимонархической оппозиции. Не менее показателен и пример «реакционера» Пуришкевича, обрушившегося на царскую семью – под аплодисменты левых и либеральных думцев.)

И все-таки факт остается фактом – Белое движение было прозападным и склонялось к «интервенционизму». Собственно говоря, в 1918–1920 годах именно белые пустили в страну интервентов. Они, конечно, искренне считали их союзниками, но сути это не меняет.

Позже в эмиграции комплекс «интервенционизма» проявил себя в полной мере. Хотя со временем, в 30-е годы, произошла смена вектора надежды – с западных демократий на западные диктатуры. В то же время и надежда на демократический Запад не умирала никогда, а после Второй мировой вновь расцвела пышным цветом. Даже и Деникин, который во время войны решительно поддерживал военные усилия СССР, стал задумываться над перспективами западнодемократического удара «по большевизму». В 1946 году он направляет западным лидерам записку-меморандум «Русский вопрос», в которой содержатся такие строки: «Если западные демократии, спровоцированные большевизмом, вынуждены были бы дать ему отпор, недопустимо, чтобы противобольшевистская коалиция повторила капитальнейшую ошибку Гитлера, повлекшую разгром Германии. Война должна вестись не против России, а исключительно для свержения большевизма. Нельзя смешивать СССР с Россией, советскую власть с русским народом, палача с жертвой. Русский народ воспримет такую войну опять как войну Отечественную».

Снова, как и в случае с белым движением, мы не найдем здесь прямого субъективного коллаборационизма. Сам автор записки не призывает к интервенции. Но он допускает, что она может быть вынужденной и справедливой. (Заметим – речь идет даже не об ответе на «большевистское вторжение», но о «спровоцированной» агрессии самого Запада.) И вот уже – «война должна вестись». А у Гитлера, оказывается, была «ошибка». Что это – случайная оговорка? Если да, то оговорка очень показательная.

При этом Деникин не особо-то и обманывается, он предполагает, что Запад может расчленить Россию. Но все-таки оставляет для себя некий зазор надежды («а вдруг»). Вот так – вестернизированное сознание невольно выбрасывает все тормоза национального самосохранения.

И на данном историческом фоне флаги западных демократий (американский, британский и французский), которые развеваются над присягающим белым воинством в фильме «Адмиралъ», – это очень символично. И это неизбежно бьет по сознанию (и «подсознанию»), подталкивая к определенным выводам. А сами выводы могут быть разными. Например, такими: «Насчет американского и французского флагов, развевающихся рядом с русскими триколорами по время сцены присяги Адмирала. Тут уж, как говорил атаман Петр Краснов, «хоть с чертом, но против большевиков». Ничего предосудительного в сотрудничестве с союзными «врачами» в борьбе против внутренней «раковой опухоли» не вижу». Эти строки, написанные одним из блогеров ЖЖ (reqsamurai), лишний раз демонстрируют – в какой деструктив может привести «белый миф».

Собственно говоря, этот миф пронизан деструктивом насквозь. Белая идея была охранительной и созидательной лишь в сравнении с нигилизмом леваков. По отношению же к национальной и самодержавной России она проявила себя разрушительной. Авторы, придерживающиеся самых разных взглядов (от В.В. Кожинова до М.В. Назарова), давно уже показали, что вожди Белого движения были февралистами, приверженцами совершенно провального (в России) либерального проекта.

По сути, белые пародировали национальную Россию, пытаясь обрядить западный либерализм в русские мундиры. «Режим Колчака не мог не потерпеть краха, – пишет П. Мультатули. – В его основе, так же как и большевистской основе, лежала большая ложь. Но в отличие от большевистской лжи, колчаковская ложь была духовно опаснее, ибо она прикрывалась национальными знаменами, золотыми погонами, русской государственной символикой» («Александр Колчак: герой или антигерой?»).

Действительно, но как ни странно, большевистский режим оказывается гораздо дальше от обманной, антинациональной пародии. Большевики честно позиционировали себя как атеисты, нигилисты и интернационалисты. При этом, преследуя свою утопию, они выступали против либерализма, против узкого слоя вестернизированной, обуржуазившейся элиты, бесконечно далекой от русского народа. И для победы над этим слоем они обуздали мощную русскую стихию, которая бушевала на российских просторах после февраля 1917 года. Это буйство было патриархальной реакцией народной почвы на крушение монархии и торжество бесстыжей либерально-плутократической говорильни. К сожалению, среди монархистов не нашлось вождей, способных направить эту стихию в нужное русло. (Да и сами монархисты страдали все той же самой прозападной болезнью.) Поэтому во главе рассерженных масс встали пассионарные большевики. Они сковали патриархальную стихию партийно-комиссарской цепью, но и сама стихия наложила на большевизм сильнейший, неизгладимый отпечаток. И когда революционная волна стала спадать, то на стыке большевизма и стихийного народничества возник Сталин со своей программой державного строительства. Он сбросил с большевизма нигилистический груз и сумел направить его на решение созидательных задач. А расстрелянный «красный миф» преосуществился в новый миф – советский.

Реанимация «белого мифа» означает сдвиг в сторону прозападного либерализма, а значит, в сторону хаоса, куда нас всегда сдвигали, вольно или невольно, керенские и колчаки. И однозначное позиционирование белых со знаком плюс (пример – «Адмиралъ» и «Господа офицеры») так или иначе «белый миф» реанимирует.

Сегодня крайне важно найти причины того ожесточения, с которым русские набрасываются друг на друга в споре о событиях давно прошедших лет. Что это – старые раны болят? Однако им ведь давно бы уже пора перестать побаливать. Так, почесываться должны. Но нет, боль не утихает, а это заставляет отнестись к проблеме с величайшей серьезностью. Тут не старые раны, а старая, запущенная болезнь. И время ничего не вылечит – разве что собьет симптомы. Ну а потом болезнь снова вырвется наружу.

Как представляется, корни нужно искать в событиях XIII–XIV веков. Можно и даже, наверное, нужно забраться глубже, но ограничимся пока данным периодом, чтобы совсем уж не усложнять всю картину – погружаться вглубь лучше медленно.

Итак, во времена монгольского нашествия Русь пережила страшный разгром, который во многом и обусловил ее отставание от европейских стран, от Запада. При этом дело было не столько в реальном отставании, сколько во мнении, согласно которому Русь отстала от родственных ей стран Европы. Это, конечно, было именно мнение, ибо Русь достаточно сильно отличалась от романо-германских стран. Не случайно они выбрали католицизм, а мы – православие, что многими западниками воспринималось (и воспринимается!) как величайшая ошибка. Но ведь приняли же – и это показывает, что дело здесь не в ошибке, но в очень глубинных особенностях русского национального сознания.

Как бы то ни было, но монгольское нашествие катализировало некие мощные процессы, которые породили феномен русского «самонедовольства». Этот феномен стал уже отчетливо заметен во времена Алексея Михайловича и Петра Алексеевича, а позже он стал уже едва ли не центральным моментом русской мысли. Сравнивая себя с «передовой Европой», русские мыслители постоянно испытывали некоторую досаду на себя же. Они тщательно, «под лупой» рассматривали собственную историю, с пристрастием выискивая роковые ошибки, которые были совершены их предками.