Тайна Запада. Атлантида – Европа - Дмитрий Мережковский

XXVII

Можно ли «измениться физически», этого, кажется, ни Платон, ни Саисский жрец не знают. Но знает Aристотель, что делает, разрушая «Атлантиду», иссушая этот подземный источник всех древних и новых мифов-мистерий. Смехом – ядовитейшим оружием – убивает он ее; смехом же ответила ему судьба: разрушением Атлантиды послужил он не только всем будущим «Аристотелям», большим и маленьким – Лукианам, Лукрециям, но и всем теологам-схоластикам, для которых ведь тоже бельмо на глазу – связь Платона с Моисеем, Атлантиды с Бытием, а может быть, и с Апокалипсисом. Существование первого человечества изменяет метафизически не только всю нашу историю, но и всю теологию: это как бы новый катаклизм, переворот духовный.

XXVIII

Кажется, впрочем, иногда, что и сам Платон не рад своей «Атлантиде»: так же как мы, ломает над нею голову, путается в трех порядках – мифе, истории, мистерии – или, может быть, делает это нарочно: боится разгадать загадку. Вызвал духа, неискусный волшебник, и не знает, как его спровадить назад; может быть, рад бы исполнить совет Аристотеля: «Кто ее создал, тот и разрушил»; но разрушить нельзя: Атлантида есть – будет Колумб; будет и новый Аристотель, Бэкон Веруламский, с «Новой Атлантидой» – Америкой.

И смеются боги, смеются бесы, видя, как люди ломают голову над этою детски-простою загадкою. «Один, два, три... Где же четвертый?» Он-то, может быть, и разгадает загадку мудрецов так, что дети поймут.

2. Белая и черная магия

I

Мысль «Атлантиды» очень проста, а если кажется нам непонятной, то, может быть, только потому, что слишком противоположна всем нашим мыслям об истории. Это мысль Бытия и всей дохристианской, языческой древности; тут, впрочем, язычники к христианству ближе нашего.

Мы живем в божественной или «небожественной комедии», они живут в трагедии; рай для нас будет, для них был; грехопадения для нас не было, для них было; мы знаем, что все хорошо кончится, этого они не знают; мы движемся вперед – «прогрессируем» – по прямой и непрерывной линии; они – по ломаной и прерванной: прерыв и есть «Атлантида».

II

Атлантида – рай на земле, но какой, бывший или будущий, этого Платон не знает, не смеет знать, может быть, потому, что слишком хорошо знает, что речь идет не о пустяках, а о самом для него святом и великом – о Граде человеческом – Граде Божьем. Тут сказать – значит сделать, а сделать – значит «измениться физически», уже не в «идее-образе», не в мифе, «измышленной басне, а в сущей истине», что сделать не так-то легко.

III

Манит нас всех Океан, обтекающий Остров Блаженных, —

вспоминает Гораций Гомера:

Ты не умрешь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе;Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешьПослан богами, туда, где живет Радомант златовласый,Где пробегают светло беспечальные дни человека,Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает,Где сладко-шумно летающий веет Зефир, ОкеаномС легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным.

Это так хорошо, что забыть нельзя: это золотой век, золотой сон человечества.

«Вся эта часть Острова (около столицы атлантов), обращенная к югу, защищена была горами от северных ветров, – сообщает Платон. – Горы же те славились тогда красотой и величием больше всех нынешних гор на земле» (Pl., Krit., 118, b). Падая в море отвесными кручами скал, уединяли они райски-уютные долины Острова.

«И такое было там изобилие всего, что корму хватало не только на всякую тварь в озерах, болотах и реках, а также на горах и в долинах, но даже слоны, которых было на Острове множество, – самая большая и прожорливая тварь – нажирались досыта. И все благовонья, какие только рождает земля, и целебные корни, и злаки, и деревья, источающие смолы, и плоды, и цветы... чудесные, волшебные, священные... все это Остров, тогда еще озаряемый солнцем, рождал в изобилии неиссякаемом» (Pl., Krit., 114, е; 115, b).

Что за грусть в этих словах, точно тень смерти в сиянии рая: «Остров, тогда еще озаряемый солнцем!» Может быть, та же тень проходит и по лицу Платона: вдруг понимает он, что Острова Блаженных сам никогда не увидит, потому что Мрачное море, mare tenebrosum – Смерть – отделяет его от живых.

IV

Иногда, как будто нарочно, он сгущает миф, чтобы прохладным облаком скрыть слишком жгущий огонь мистерии: «измениться физически» – сгореть, умереть, оставаясь в теле, не так-то легко. Уже в самом начале рассказа, такое сгущение.

Бог Посейдон, получив при дележе мира между богами остров Атлантиду, полюбил жившую на нем смертную девушку, Клито (Kleito), и оградил, ревнивый любовник, жилище возлюбленной, приморский холм, заключив его в концентрические кольца рвов и валов, чтобы никто не мог проникнуть в него, ибо люди тогда еще мореходства не знали. Этот новообразованный остров, малый в большом, он украсил чудесно: «высек из земли два источника, холодный и горячий, бившие вместе из одного отверстия, и произрастил обильно злаки, потребные к пище» (Pl., Krit., 113, e). Это напоминает рай Бытия: «произрастил Господь Бог всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и Дерево Жизни среди рая» (Быт. 2, 8).

Десять сынов-близнецов, рожденных от Клито, бог вскормил сам и, разделив между ними Остров, первенцу, Атласу, дал в удел жилище матери, с окрестной, лучшей и обширнейшей областью, и поставил его царем над братьями, а тех – князьями-архонтами, каждого над обширною и многолюдною областью (Pl., Krit., 114, a). «И другими островами того Океана, а также областями по сю сторону Геркулесовых Столпов, до Египта и Тирении, владели они и потомки их, ибо от царя Атласа произошел многочисленный и славный род; царская же власть переходила всегда к старшему в роде, и так сохранялась, в течение многих родов» (Pl., Krit., 114, с), по «закону, данному самим богом и начертанному первыми царями на орихалковом столбе в храме Посейдона, в середине Острова» (Рl., Krit., 119, с).

V

Кажется, Платон не глупее нашего: он хорошо понимает, что все это сказка, даже не для взрослых, а для маленьких детей; понимает и то, что настоящий бог Атлантиды – не Посейдон.

«Греческим именам варваров не удивляйтесь, – предупреждает слушателей Критий. – Первые, записавшие повесть, египтяне перевели эти имена на свой язык, а Солон перевел их на греческий».

Первого царя Атлантиды Платон называет «Атласом» (Рl., Krit., 113, а). Атлас – титан, бог; и это похоже на историю: основатели великих государств и благодетели народов слывут у них «богами»: divus Caesar, Александр – theos.

Бог Средиземного моря – Посейдон, а бог Атлантики – Атлас: может быть, в этих двух именах – нерасторжимая связь мифа-мистерии с историей.

VI

Атлас – древний бог-титан, низвергнутый новыми богами Олимпа.

Одного мы прежде зналиБога, скованного цепью, —Знали Атласа-титана,Что, раздавленный, согнувшись,На плечах могучих держитБеспредельный свод небес —

плачет хор Океанид в «Скованном Прометее» Эсхила (Aeschyl., Prom. V. V. 425–430). Прежде знали одного, а теперь узнали и другого: Прометей – на востоке, Атлас – на западе. Оба – «страдальцы»: tlaô – корень имени Atlas – значит «терплю», «страдаю» (Ed. Gerhard, Kleine Schriften, 1866, p. 39), – может быть и всей мистерии корень: тайна страдания – уже не олимпийская, а титаническая тайна Атласа и Атлантиды – Атлантики.

Волны падают на волны,Плачет море, стонут бездны;Под землей, в пещерах темных,Содрогается Аид,И светло текут, как слезы,Родники священных рек.

Этих слез не знает Олимп, но всех мистерий сладость сладчайшая – в них. «Человек любит страдать», – вот что хочет и не смеет сказать Платон: если бы он это сказал – открыл тайну мистерий, – греки казнили бы его так же, как едва не казнили Эсхила за «Прометея».

VII

ОгоньЯ смертным дал, и вот за что наказан —

говорит Прометей (Aeschyl., Prom., V. V. 109–112), и мог бы сказать Атлас; тот – создатель второго человечества, этот – первого; оба – человеколюбцы: страдают за то, что любят людей больше богов. Тайна страдания – тайна любви: вот огонь титанов, которым сожжен будет мир богов.

С первым человечеством страдает Атлас в Атлантиде – пред-истории, со вторым – Прометей – в истории.

VIII

Древневавилонский бог Эа, бог бездны морской и бездны премудрости, тоже человеколюбец, тоже открывает людям тайны богов и восстает на Ану, бога Отца, чтобы спасти человеческий род от совершенного истребления потопом (Gilgamesch, XI. – Berossos, Babyloniaka, Fragm.). Первый мир спасает или хотел бы спасти Эа, а сын его, Страдалец Таммуз, спасает мир второй.

Эти три мифа-мистерии – вавилонский, египетский, греческий – может быть, три луча одного света, идущего из бездны веков: что-то видят в ней древние, чего мы уже не видим.

IX