Романс о великих снегах (сборник) - Николай Гайдук

Почти никто в полку не знал, что взводный Шура до Афганистана был студентом медицинского училища, которое он позднее бросил. Во время учёбы дерзкий характер Визигина сразу выдвинул его в ряды «блестящих патологоанатомов», так шутили на курсе. Многие парни и девушки носы воротили, когда нужно было в морг идти на вскрытие. А Шура спокойненько шёл и вскрывал, деловито рассматривал почки и печень, лёгкие, сердце, мозги.

Вот почему он не дрогнул, глядя на «красный тюльпан», хотя такое варварство наблюдал впервые.

И то, что он не дрогнул ни единым мускулом, не осталось не замеченным со стороны афганцев. И тогда один из них, громадный бородач, по-своему что-то гыргыркая, подошёл к Визигину и в спину вытолкал – отдельно от других обречённых. С минуту Шура постоял, понуро глядя в землю, а затем вернулся к однополчанам. И вдруг офицер наклонился к нему и сказал:

– А ты останься и отомсти!

Потом, когда прошло немало лет, Визигин так и не смог себе ответить на вопрос: был ли это приказ, который не обсуждают, или это был простой предлог для спасения Шуры?

После принятия ислама он стал Абдуррахман, что означало «раб господина» или что-то наподобие того. Не сказать, чтобы принятие ислама с его стороны было жертвою, нет. Он ведь не был христианином, просто жил в православной стране, которая считалась таковою только в пределах церкви, отделённой, как известно, от государства – атеизм торжествовал советской жизни. С таким же успехом Визигин мог бы принять католичество, иудаизм, индуизм, буддизм, конфуцианство или что-то ещё в том же духе. Господь Бог у нас один как был, так и остался, Господь Бог – это Жизнь. Вот этому Богу солдат поклонялся до самой земли – когда приходилось под пулями бегать. И этому Богу он поклонялся, будучи в плену. Именно этот всемогущий Бог помогал ему претерпевать все тяготы и унижения афганского рабства.

Новоиспечённый Абдуррахман какое-то время исправно ишачил на горных тропах, ящики с боеприпасами таскал, тюки с провиантом. Но это ещё полбеды. Беда, когда тебя, раба, заставляли топать впереди отряда моджахедов – чтобы самим не нарваться на мины. Вот где ни раз, ни два Шура вспомнил русскую пословицу: жизнь прожить – не поле перейти.

И получалось так, что он уже прожил много-много жизней – за спиною остались десятки полей, на которых его могло бы клочья разнести. Но всегда, всегда его спасал Бог по имени Жизнь – неизменно указывал путь, на котором отсутствуют мины.

В конце 80-х война закончилась. В средине февраля над перевалами вдруг запылали красные знамёна. Шура издалека смотрел на это изумительное шёлковое пламя и чуть не плакал, понимая, что происходит. Советские солдаты возвращались на Родину, и где-то там, на мосту в Термезе – в небольшом городочке на самом юге Узбекистана, возле афганской границы, – стояли солдатские матери с широко раскрытыми глазами, встречали сыновей, слезами счастья и слезами горя переполняя чашу Амударьи.

Вот когда нестерпимо захотелось бежать. Но удачный побег из плена там считался чудом из чудес.

Трое суток он бродил по барханам, жевал песок от голода и слёзы пил от жажды. И от бессилия подохнуть был готов. Но всякий раз, когда отчаянье накатывало, он слышал под ухом суровый приказ: «А ты останься и отомсти!» И опять он собирал в комок остатки сил, опять куда-то полз. Бескрайняя пустыня перед ним играла миражами – пустыня, похожая на громадную сковородку, в которую щедро насыпали желтушный песок и поставили на медленный огонь.

Из памяти вышибло вон, сколько он блуждал и где он ползал по этой раскалённой сковородке. Память с трудом заработала только тогда, когда его поймали и стали бить – боль вернула сознание.

После неудачного побега – в результате каких-то местечковых переговоров или интрижек – Абдуррахман оказался в рабстве у другого хозяина, афганского торговца лошадьми. Житуха раба стала попроще, полегче – не надо шарашиться по минным полям, рискуя разорваться в лоскуты. Лошадей он любил и они его тоже. Чудесные создания природы, они ведь не знали, что перед ними несчастный пленник, русский раб, который, кстати сказать, дорого ценится и даже является гордостью хозяина.

Второй свой побег он предпринимал уже верхом. Какой хороший конь тогда под ним разгорячился! Понятливый конь и выносливый, и такой быстробегий – летел быстрее пули в темноту. Сколько вёрст он проскакал без передыху – не сосчитать. Мыльная пена клочками кипела на жеребце, а раскалённое дыхание было такое – можно прикурить, казалось, до волдырей обжечься можно, если руку поднести.

Загнал он коня, прости, господи, запалил где-то в междуречье Аргандаба и Тарнака, там, где посреди пустыни Кандагар.

За время плена Шура неплохо освоил афганский язык – пушту и дари. И поэтому в потёмках Кандагара было относительно просто выдавать себя за аборигена. До аэропорта он пробирался, не особо надеясь на чудо, но всё же надеясь.

И чудо случилось. Бог по имени Жизнь – настолько же коварный Бог, настолько и милосердный – подарил ему большое чудо. Такое большое, что внутри можно спрятаться.

Это чудо было – военно-транспортный российский самолёт ИЛ-76. Ещё недавно этот крылатый мастодонт назывался «Чёрным тюльпаном», в цинковых гробах перевозил «Груз 200». И потому в громадном брюхе самолёта, в грузовой кабине, похожей на тоннель метрополитена, остался один цинковый ящик, пустой, а вернее, наполовину заполненный тряпками, необходимыми для протирки и уборки.

И вдруг – за несколько минут до взлёта – из этого гроба послышался приглушенный храп или что-то наподобие того.

Проходивший мимо старший бортовой авиатехник, гвардии прапорщик Бурцев обалдело замер – глаза поползли пузырями на лоб. Он прибежал в кабину и докладывает командиру:

– Кто-то храпит в гробу!

– Прапорщик! – удивился командир. – Ты выпил, что ли?

– Никак нет! Там кто-то… Я серьёзно…

Подполковник нехотя поднялся, пошёл за бортовым авиатехником. Они осторожно приблизились, открыли крышку цинкового гроба – и ахнули. Там, скрестивши руки на груди, лежал покойник. Лежал и похрапывал. Его разбудили, но, правда, не сразу – пришлось растормошить. Покойник в тюбетейке подскочил и что-то сбивчиво стал бормотать на афганском дари – восточный диалект персидского языка.

– Друг! Ты как сюда попал? – настороженно спросил командир. – Тебе чего тут надо?

Услышав русскую речь, покойник обрадовался, хотел обнять пилота, но подполковник на всякий случай отодвинулся и руку положил на кобуру.

– Да вы что? Земляки! Да я свой! – Покойник заговорил на русском языке, хотя и с акцентом. Он стал называть имена командиров частей 40-ой советской армии, отвоевавшей Афганистане.

Через несколько минут они взлетели из Кандагара.

Взлетели в полночь при абсолютно чистых небесах – звёзды как будто посыпались в кабину пилотов, где стоял угрюмый бывший пленник. Свободной, вольной птицей парящий над чёрными афганскими песками, он в те минуты не испытывал ни радости, ни облегчения; так сильно замордован был побегом и вообще за время плена своего.

– Тебя как звать, земляк? – поинтересовался командир.

– Абдуррахман, – машинально ответил парень и тут же скривил ухмылку.

– И давно ты здесь абдрурахманишь?

– Я не знаю. А какой сегодня год?

– Ты что? Серьёзно?

– А я похож на клоуна? – спросил Абдуррахман, вдруг загораясь жёсткими глазами – зрачки будто светились в полу мраке, напоминая волчий изумруд.

– Ну, извини, Абдуррахман, – примирительно сказал подполковник. – Иди, отдыхай.

Бывший пленник неожиданно ощерился, показывая чёрную дыру на месте выбитых зубов.

– Да никакой я ни Абдуррахман! Меня звать Шура! Шурави!

Да-да! Шутили так, козлы, и дошутились! Командир экипажа насторожённо сощурил глаза.

– А где эти козлы шутили так?

– Да там, ещё в казарме… – Вспышка гнева погасла у парня глазах. – Теперь уже не вспомню, какой остряк придумал эту хренотень: Шура Визигин – это, дескать, сокращённо Шурави.

Ну, разве не козлы?

– Козлы, конечно, – согласился подполковник, интуитивно ощущая опасность, исходящую от бывшего пленника. – Шура, ну, так что? Ты, наверно, иди, отдыхай. А у нас работа. Извини.

Покинув кабину пилотов, он удалился в грузовой отсек, тот дальний угол, где стоял цинковый гроб, оставшийся после груза «200». Улёгся там и руки на груди скрестил. И заснул так глубоко, так безмятежно, как не спал уже несколько лет, проведённых в плену.

Никогда и никто не узнает, что испытал он, оказавшись в новой стране – в своей родной стране и в то же время как будто в чужой. Несколько дней и ночей он бездомно, бесприютно ошивался на улицах, на вокзалах Москвы. Заработал немного на разгрузке вагонов, на мелких услугах носильщика. Прибарахлившись, он разузнал, где находится «Афганское содружество».

Потолкавшись по кабинетам, бывший пленник разведал кое-что о своих однополчанах, а главное – о себе. Не раскрывая карты, он сочинил историю о своём далёком родственнике, которого звали Шура Визигин. Был этот Шура взводным командиром такого-то взвода в таком-то полку и в таком-то году. Все эти данные были проверены – и результат оказался ошеломляющим. Визигин Шура – предатель Родины, человек, ни за понюшку пороха продавшийся врагам.