Шанидар - Дэвид Зинделл

– Таков Закон, друг. Любой ребенок, родившийся таким, как твой сын, должен сразу отправиться в путешествие на ту сторону.

Лишь тогда Гошеван, все еще переполненный слепой паникой и яростью, взглянул на своего сына. Он увидел вместо бедер два крошечных шевелящихся красных обрубка – там, где у нормального ребенка виднелись бы дрыгающиеся ножки. Его сын родился без ног. Когда Локни взял младенца, Гошеван сказал ему:

– Деваки не убивают друг друга.

– Ребенок не считается деваком до тех пор, пока у него нет имени, – ответил Локни. Гошеван впал в такую ярость, что на помощь Хайдару и Палани поспешили Эйнар и Паули.

– Я нарекаю его Шанидар, – заявил Гошеван. – Моего сына, которого я люблю больше собственной жизни, отныне зовут Шанидар.

Но Локни лишь покачал головой, потому что жизнь деваков настолько тяжела, что они не дают детям имен, пока не минует четыре зимы. Начертив пальцем в воздухе звезду над головой вопящего младенца, он отправился хоронить его в снегу.

Вернувшись с пустыми руками и белой паркой, заляпанной алыми пятнами замерзшей крови, Локни прикрыл ладонью глаза, словно защищая их от полуденного солнца мнимой зимы. Гошеван вырвался, схватил копье для охоты на мамонта, подаренное ему на свадьбу, и отчаянно метнул его в Локни. Боль и страх ослепили его настолько, что он даже не увидел, как наконечник, войдя в живот Локни, вышел из спины. Гошеван бросился из пещеры на поиски сына.

Час спустя он вернулся, держа в руках молчащего неподвижного младенца, замерзшего до твердости мамонтовой ноги.

– Лара, – пробормотал он и, пошатываясь, словно пьяный, направился к жене. Но Лара, успевшая увидеть то, что вышло между ее ног, и то, что сделал ее муж, перерезала себе скребком для шкур артерию на горле раньше, чем он к ней приблизился. И пока Гошеван, рыдая, говорил, что любит ее и умрет, если ее не станет, она ответила, что суть Закона в том, что жизнь надо прожить честно и радостно, или не жить вовсе. Поэтому когда Лара умерла на его глазах, вместе с ней умерла и лучшая часть Гошевана. Зная, что его жизнь также подошла к концу, он развязал шнурки своей парки, обнажив черные свалявшиеся волосы на груди, чтобы Эйнару, Алани и другим было легче пронзить его копьем. Но Гошеван так ничего и не понял. Локни, лежавший на спине в луже крови, вытекшей из большой раны в животе, сказал ему:

– Возвращайся в Город, глупец. Мы не станем убивать тебя, потому что не охотимся на людей.

Они дали Гошевану упряжку рычащих собак, бочонок орехов балдо и отправили в путь по льду. И он, которому сотню раз полагалось умереть, остался жив, потому что его переполняло безумие, охраняющее отчаянных людей. В голове Гошевана зародилась новая идея, и он направился в обратный путь по льду замерзшего Старнбергзее. На этот раз он съедал умерших собак и не обращал внимания на то, что его борода покрылась коркой черной замерзшей крови. Он снова пришел в Никогде, назвавшись ищущим, и заявился ко мне в мастерскую – жалкий, изголодавшийся, покрытый грязью. Мертвая отмороженная кожа гноилась на его лице.

– Я ищу жизнь для моего сына, – заявил он, стоя в этой самой комнате. Из набитого снегом и задубевшего от мороза кожаного мешка он извлек скрюченный розоватый кусок замороженной плоти и выложил его на стол. – Вот мой сын, – сказал он. – Используй все свое умение, скульптор, и верни его мне.

Гошеван поведал мне свою историю, нянча на руках кожаный мешок, куда сунул труп несчастного младенца. Он был безумен, настолько безумен, что мне пришлось орать на него и по нескольку раз повторять одно и то же, пока он не перестал причитать.

– Во всем городе не найдется ни единого криолога, – твердил я, – который сумел бы оживить твоего сына.

Но он так и не понял меня, и отправился бродить по ледяным улицам, рассказывая свою историю каждому скульптору, свахе и сетику, согласному его выслушать. Вот так весь город и узнал, что я манипулировал с его ДНК, причем манипулировал серьезно. Меня вызвали к акашикам, и их проклятый оптический компьютер обшарил весь мой мозг и записал все мои поступки и воспоминания.

– Если ты еще когда-либо нарушишь законы нашего города, – предупредил меня глава акашиков, – тебя изгонят. – А для верности они приказали мне в первый день каждого нового года являться для очередной проверки «до конца своей жизни». Но, как ни странно, хоть я и взбудоражил почти весь город, моя «неандертальская процедура» тут же стала чрезвычайно популярна среди многих туристов, приезжающих в Никогде с целью изменить себя. Даже многие годы спустя на ледовых дорожках нашей части города теснились широкоплечие волосатые супермены, выглядевшие так, словно они братья Гошевана.

Бедный Гошеван! Хотя он умолял и грозил каждому криологу в квартале, смерть есть смерть, и никто не мог ничем ему помочь, разве что накормить чем-нибудь горячим, дать глотнуть тоалаче и отправить бродить дальше. Последнее, что я про него слышал – как он пытался кого-то подкупить, лишь бы попасть на Агатанж где, по его словам, люди уже больше не люди, и чудеса бесплатны для любого, кто согласится расстаться со своей человеческой сутью. Но всякий ведь знает, что агатанжское воскрешение – не что иное как миф, выдуманный неким фантазером, опьяненным пламенем тоалаче, и нисколько не реальнее телепатов Юлканды. Так Гошеван и сгинул в переулках нашего Призрачного Города, где, без сомнения, замерз насмерть в одну из темных зимних ночей. И тут, мой юный друг, моя история заканчивается.

Я поднялся, намекая, что наша беседа завершилась, но юноша остался сидеть, молча глядя на меня. Взгляд его стал таким напряженным, настолько мрачным и раздражающим, что мне невольно подумалось: возможно, все, жаждущие недостижимого, в той или иной степени затронуты безумием.

– А сейчас вы должны уйти, – сказал я, ощущая, как кислый квас и горячий кофе обжигают мне желудок. – Вы понимаете, почему именно сейчас, и понимаете также, почему должны это сделать.

Внезапно юноша ударил кулаком по столу. По комнате эхом пронесся громкий стук подпрыгнувших на столешнице чашек, смешанный с его дрожащим от возбуждения голосом.

– Но здесь эта история не кончается, – заявил он. – Существует другой, истинный конец истории о Гошеване, который рассказывают в серебряных рудниках Летнего Мира.

Услышав его слова, я улыбнулся, ибо история о Гошеване ныне превратилась в легенду, и окончаний у этой легенды не меньше, чем Тысячи Островов. И хотя я не сомневался, что вновь со скукой выслушаю один из мифических вариантов, в котором Гошеван с триумфом возвращается к патвинам, башамам или какому-нибудь другому племени алалоев, я все же решил послушать. Никогда нельзя знать наверняка. А поскольку я коллекционирую эти мифы, то ответил: