Проект «Аве Мария» - Энди Уир

— Это не одиннадцатилетний солнечный цикл. Тут нечто иное. Японцы учли солнечный цикл. Но тренд все равно нисходящий. Они говорят, что Солнце светит на 0,01 процента слабее, чем должно бы.

— Действительно любопытная новость. Но вряд ли заслуживает трех стаканов виски до ужина.

Марисса сжала губы.

— Я сначала тоже так подумала. Но дело в том, что процесс идет вовсю, и его скорость нарастает. Что-то вроде экспоненциального спада, который благодаря суперчувствительной аппаратуре зонда удалось выявить на самой-самой ранней стадии.

Я откинулся на спинку дивана.

— Не знаю, Марисса. Выявление экспоненциальной прогрессии на столь ранней стадии крайне маловероятно. Но допустим, японские ученые правы. Куда девается энергия?

— В линию Петровой.

— Что?

— В JAXA достаточно долго наблюдали за линией Петровой и пришли к выводу, что она становится ярче с той же скоростью, с какой угасает Солнце. Чем бы ни оказалась линия Петровой, она крадет у Солнца энергию.

Марисса вытащила из сумки пачку документов и положила на стол. Страницы пестрели графиками и таблицами. Порывшись в бумагах, она пододвинула нужную ко мне.

Рядом с осью X на графике было написано «Время», а возле оси Y — «Потеря светимости». Линия на графике, безусловно, представляла собой экспоненту.

— Тут какая-то ошибка, — пробормотал я.

— Расчет верен, — отозвалась она. — За ближайшие девять лет мощность солнечного излучения снизится на целый процент. Через двадцать лет показатель составит пять процентов. Это плохо. Это очень плохо.

Я уставился на график.

— То есть нам предстоит ледниковый период? Причем… вот-вот? Мгновенное оледенение?

— Да, как минимум. А это неурожаи, массовый голод… и я даже не знаю, что еще.

Я тряхнул головой.

— Как может Солнце вдруг перестать светить? Это звезда, черт возьми! А звезды не могут изменяться с такой скоростью! Процессы в них идут миллионы, а не десятки лет. Ты и сама прекрасно знаешь.

— Нет, не знаю. Раньше знала. А теперь знаю только то, что Солнце угасает, — тихо сказала Марисса. — Я не знаю, почему, и не знаю, что мы можем с этим поделать. Но оно угасает.

— Как… — нахмурился я.

Марисса допила остаток виски.

— Завтра утром президент обратится к нации. Думаю, выступление согласуют с обращениями глав других государств, чтобы речи транслировались одновременно.

— Ваше пиво, сэр! — Официант поставил передо мной бокал «Гиннесса». — Стейки почти готовы.

— Будьте добры еще один виски, — попросила Марисса.

— И мне, — добавил я.

* * *

Я растерянно моргаю. Еще одна вспышка памяти. Это правда? Или просто случайное воспоминание о разговоре с поборником лжетеории конца света? Нет. Воспоминание реально. При одной мысли о нем я холодею. Я испытываю не просто внезапный страх, а привычный, непреходящий ужас. И он со мной очень давно.

Все так и есть. Солнце угасает. И я ввязался в эту историю. Причем не просто как рядовой житель Земли, который умрет вместе со всеми, — я активно в ней участвую. Тут добавляется еще и чувство ответственности.

Я до сих пор не вспомнил собственное имя, но в голове всплывают разрозненные обрывки информации о проблеме Петровой. Угасание Солнца назвали «проблемой Петровой». Я только что вспомнил.

Мое подсознание расставляет приоритеты по своему усмотрению. И оно отчаянно пытается сообщить мне о проблеме Петровой. Думаю, моя обязанность ее решить… в крохотной лаборатории, в тоге из простыни, понятия не имея, кто я такой, с единственным помощником в лице бездушного компьютера и двумя мумифицированными соседями.

Взор заволакивает пелена. Я вытираю глаза. Слезы. Я не помню, как их зовут. Но… они были моими друзьями. Моими товарищами. Только сейчас до меня доходит: я старался на них не смотреть. Делал все, что угодно, лишь бы они не попадали в поле моего зрения. Когда я, словно безумец, калякал на стене, позади лежали тела людей, которые некогда были мне дороги! Но теперь туман забытья рассеялся. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на них.

И начинаю всхлипывать. Это происходит непроизвольно. Вдруг все осколки воспоминаний ярко вспыхивают в памяти. Она была забавной, острой на язык. Он — настоящий профессионал со стальными нервами. Кажется, военный. Он нами руководил.

Я падаю на пол и закрываю голову руками не в силах остановить воспоминания. Рыдаю, как ребенок. Нас связывало гораздо большее, чем дружба. И даже слово «команда» сюда не подходит. Это сильнее. Это… Слово вертится на кончике языка. Наконец, оно выскальзывает в область сознательного. Видимо, слово лишь ждало, пока я отвернусь, чтобы просочиться. Экипаж. Мы были экипажем. И я — все, что от него осталось.

Я в космическом корабле. Теперь я знаю точно. Правда, не знаю, как здесь обеспечивается гравитация, но это космический корабль. Теперь все встает на свои места. Мы не заболели. Нас погрузили в анабиоз. Однако наши кровати — не волшебные криокапсулы, как показывают в кино. Никаких супертехнологий тут нет. Думаю, нас просто ввели в медикаментозную кому. Зонды для искусственного кормления, капельницы, постоянный медицинский уход. Все, что требуется телу. Манипуляторы, наверное, меняли постельное белье, переворачивали нас, чтобы на коже не образовались пролежни, и выполняли все обычные функции сиделок в реанимации.

И мы пребывали в отличной форме. Разбросанные по всему телу электроды стимулировали сокращение мышц. Проводились многочисленные упражнения. Но все же кома — опасное состояние. Крайне опасное. Выжил только я, и пока в моей голове настоящая каша.

Я подхожу к останкам женщины. Я смотрю на нее, и мне даже становится легче. Может, это чувство завершенности, а может, всего лишь спокойствие после долгих рыданий. Никаких трубок к мумифицированному телу не подведено. Мониторов, следящих за параметрами жизнедеятельности, у кровати тоже нет. В иссохшем запястье виднеется крохотное отверстие. Это след от капельницы, которая была подведена к телу, пока не наступила смерть. И эта ранка уже никогда не заживет.

Когда бедняжка умерла, компьютер, наверное, извлек все трубки. Как говорится, зачем добру зря пропадать. Ей все это было уже ни к чему. Лучше сосредоточить ресурсы на выживших. То есть на мне.

Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Надо сохранять спокойствие. Я должен мыслить ясно. Многое тогда всплыло в памяти: мой экипаж, особенности их характеров, пришло осознание, что я на борту космического корабля (психану из-за этого позже). Удивительно — все больше воспоминаний возвращается, причем вроде бы по моей воле, а не бесконтрольным потоком. Хочу обдумать это, но слишком давит печаль.

— Ешьте! — командует компьютер.

В центре потолка открывается панель, и оттуда выпадает тюбик с питанием. Его ловит один из манипуляторов и кладет на мою кровать. Маркировка гласит: «День 1 — паек 2». Я не