Две жизни - Сергей Воронин

— Бросай канат!

С какой радостью мы его бросили. Скорей в лодки! Плывем!

...Четыре часа утра. От воды подымается теплый туман, цепляется за кусты, прочесывает их. Катер отдыхает, приткнувшись к берегу. Мы не спим. Мы — это Коля Николаевич и я. Теперь, когда нет преферансистов, нет иной компании, он дружит со мной. Коля Николаевич привязчив, легко сходится с людьми, наверно легко и уходит, но — что ясно — он не может быть один. Мы удим рыбу. Никогда мне еще не доводилось ловить с такими удобствами. Не выходя из дому, забрасываем удочки. Как ловить на дальневосточных реках, научил нас Перваков. Ловля идет на закидушку. У меня в руке конец тридцатиметрового шнура. На другом конце шнура груз. От груза отходят два поводка с крючками. Поплавка нет, да он и не нужен. Ловим на палец. Дернет рыба — дергай и ты. И я дергаю. Клюет часто, то и дело слышны всплески падающих грузил. Рыбы здесь много, самой разной, есть такая, про которую я никогда и не слышал. Одни названия чего сто́ят: таймень, ленок, хариус, касатка, чебак, гольян, конь, горбуша. Есть и наши знакомые: щука, окунь, пескарь, только пескари тут различаются — длиннотелый, губач, носатый, восьмиусый. Есть и сазан, зовут его здесь толстолобик. Пока все спали, мы натаскали столько рыбы, что ее хватило всем.

— Когда ж вы ее спроворили? — собирая в таз хариусов, чебаков, касаток и пескарей, спросила Шуренка.

— Пока вы, миледи, изволили почивать, — ответил Коля Николаевич.

— А ты не обзывайся, — неожиданно обиделась Шуренка, — может, это у вас там всякие, а я сплю с мужем.

— Чего? — От смеха Коля Николаевич чуть не вылетел из лодки.

Пришлось вмешаться Зырянову, чтобы успокоить Шуренку. Он растолковал ей, что означает слово «миледи».

— А я думала, он обзывается, — заулыбалась Шуренка.

— Значит, порядок? — спросил Коля Николаевич, лукаво посматривая на нее зеленоватыми глазами.

— Порядок, — смеется Шуренка.

— Тогда можешь бесплатно отдыхать... на моей груди, — милостиво разрешил Коля Николаевич.

Шуренка лукаво взглядывает на него и прыскает в кулак.

— А ну, уйди, — строго говорит ей Яков, — я сам отберу рыбу.

— Да я уж отобрала...

— Тогда неси, не прохлаждайся.

Соснин, глядя на целый таз трепещущей рыбы, почесал пятерней рыжую бороду и объявил нам благодарность.

— И впредь буду щедр на поощрения, если того заслужите, — важно сказал он и взял самых крупных хариусов и золотистого чебака.

— Голой благодарности мало, нужна премия, спиртишко. Наверно, во вьючной суме не одна бутылка?

— Видел? — настороженно спросил Соснин.

— Догадываюсь.

— Ничего у меня нет, — успокаиваясь, сказал Соснин.

— Неужели ничего?

— А зачем, я непьющий.

— Понятно. Значит, я попал в вагон для некурящих. В таком случае гуд бай, как говорят французы.

— Французы? — спросил Соснин.

— Да.

Тетрадь четвертая

— Надо будет запомнить. Ты мне почаще такие слова говори. Могут понадобиться. Гуд бай, как говорят французы. Понятно...

Коля Николаевич задыхается от смеха.

До чего же хороша жизнь!

Из расщелины скалы, пенясь и звеня, падает родник. Светлый, холодный. С удовольствием моюсь родниковой водой. От нее заходятся руки. Полощу рот — стынут зубы. Обливаюсь — горит тело, будто меня в печь бросили. А на берегу, стеля по реке дым, работает костер. Варят уху. «Бедные горожане, — думаю я, — вместо леса им достаточно парка, вместо реки — бассейна, вместо пустыни — пляжа. Как же они обворовывают себя!»

— По лод-кам! — разносится над рекой зычный голос Соснина. Он кричит с кормы катера, приложив руки ко рту.

— Мы еще не ели, — машет ему в ответ руками Коля Николаевич.

— Будете кушать в пути. По ло-о-од-кам! Марш! Марш!

Ах, какой молодчина Соснин! Ну конечно, надо есть в пути. Катер пыхтит, лодки плывут, вода журчит, по сторонам лес, над головой синее небо, а под носом миска с дымящейся ухой. Если есть счастье, то оно рядом со мной. Но, к сожалению, счастье никогда не продолжается долго. Одна из лодок первой двойки текла, — видно, вовремя не отлили воду или течь усилилась, но лодка захлебнулась и стала тонуть. И потянула на дно напарницу.

— Тонем! — истошно закричал Баженов.

На катере уже заметили аварию.

— Руби буксир! — срывая голос, прохрипел механик.

А нас уже несет. И катер несет, его тащат лодки. Механик бросил якорь. Но все равно несет. А лодки уже разворачивает, ставит поперек реки, и как только поставит, так тут и конец. Это всем ясно, даже Шуренке. Якорю же никак не ухватиться. Дно галечное, не во что запустить ему свои когти. Нас несет на мыс. Там водоворот. Там нам могила.

— А-а-а-а-а! — кричит Баженов.

Яков сбрасывает с ног сапоги.

— Яша, что ж делать, Яшенька? — жмется к нему Шуренка.

— Не лезь! Отцепись, говорю! — отталкивает он ее от себя.

— Надо рубить канат, — спокойно сказал Перваков.

— Да, иного выхода нет, — согласился Зырянов. — Якорь, по всей вероятности, не зацепится.

— Это не поможет, — сказал Коля Николаевич, собирая в узел свое барахлишко.

— Нам — да. Но катер не погибнет. Это ведь наши лодки его тащат, — сказал Зырянов.

— А нам, значит, погибай? — закричал Сторублевый. — Значит, тонуть?

— Небось, дерьмо не тонет, — усмешливо-враждебно сказал Перваков и достал из ножен широкий, сделанный из японского штыка нож. Он пошел к передней двойке, чтобы полоснуть канат. Но тут закричал Соснин:

— Якорь встал! — И и наступившей тишине стало слышно, как журчит у бортов вода.

— Подтягивай лодки к берегу! — донесся голос механика.

— Понятно, понятно, — пробурчал Перваков и отвязал ближайшую лодку. С канатом переправился на ней к берегу, привязал канат к лиственнице. После этого буксир перерезали. Течение понесло нашу флотилию, но канат ее держал, и она стала поджиматься к берегу. «Исполкомовец», словно обрадовавшись, что наконец-то отвязался от лодок, быстро пошел вверх и скрылся в протоке. Не прошло и получаса, как к нам явился Соснин.

— Километрах в полутора отсюда, в районе протоки, стоит избушка бакенщика. Туда. Ясно? А я поеду в Чирпухи, есть такой поселок, буду говорить с Хабаровском, с Костомаровым. Ясно? Прошу выполнять приказ. В избушке я оставил свою вьючную суму. Прошу присмотреть. Марш, марш!

— Ловко получается, едят те в уши: катер не осилил, а мы должны тягать. Какая плата будет? Тягать лодки не наша обязанность, — сказал Яков и вытянул шею, повернув ухо к Соснину.

— Любая работа входит в обязанность. Ясно? Марш, марш! И не разговаривать, иначе уволю. Ясно? — И побежал по косе к протоке.

— Так, нас шесть мужиков, вот по три лодки и выходит на каждого, — сказал Перваков. Он выстроил гуськом три лодки, впрягся и легко зашагал.

— Эй, может, и наши прихватишь заодно? — крикнул ему Коля Николаевич.

Перваков не ответил.

— Давай и мы так, — сказал я.

Но у нас ничего не получилось. Больше того — каждую лодку мы переправляли вдвоем, потому что, если одному — ее заносит то на берег, то на быстрину; поэтому один из нас толкал в корму, а другой тянул лодку за нос. Так незаметно подошел вечер. Хотели мы было устроиться на ночлег в домишке, но окно в нем без стекол, потолка нет, просто крыша со щелястым фронтоном. Конечно, в таком помещении комары съедят заживо. Остались ночевать в лодках. Отъехали на середину. Бросили камни-якоря. И спать. Уже давно ушел дневной свет, уходят и сопки. Подымается луна. Все затихает, только за кормой журчит вода да где-то далеко от реки считает года кукушка.

Разбудил дождь. Тяжелые, редкие капли стучат по одеялу. Неприятно. Самое верное в таких случаях — быстро встать и заняться делом. Дело у нас есть: надо привести в порядок дом. Кто знает, сколько придется здесь жить. К тому же глухо заворчал гром. Я гляжу в небо. Из-за Дальянского хребта сначала выползло клочковатое облако, оно перевалило через зубчатый кряж и, опускаясь к тайге, потянуло за собой длинный шлейф мрачноватых туч. В глубине их беззвучно посверкивали молнии. Тайга притихла. Вода в Элгуни почернела. Слышнее стал доноситься ее рокот с ближнего переката. Змейкой скользнула из тучи в тучу тонкая молния. И сразу вслед за ней ринулась, как большая рыжая лисица, другая, и грянул гром. Подобно гигантским чугунным шарам, толкающим друг друга, прокатился он над тайгой. И не успел рокот затихнуть, как новый, еще более яркий взблеск озарил небо, бросив бледные отсветы на противоположный берег, с его кривой, как мусульманский полумесяц, песчаной косой, с мгновенно побелевшей водой в Элгуни. Размеренно и неторопливо посыпались крупные, с картечину, капли дождя. Они щелкали по листве, по крыше домика. И вдруг все смешалось. Это из-за кривуна налетел ветер. Деревья встревоженно загудели. Облака скрыли хребет. И ливень обрушился на тайгу.