Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха - Пауль Борн

Время от времени в своих поездках я посещал восточную часть оккупированной нами территории.[23] Площадь региона была огромной, а население беспрекословно подчинялось властям, поэтому управленческий аппарат не был таким раздутым, как в нашей местности. Все же дела здесь шли не лучше. Наши маленькие могильщики Третьего рейха не упускали ни единой возможности подмочить добрую репутацию немцев, вызвать к себе ненависть, лишь бы только набить себе карманы.

Вот пример: после того, как несколько сотен лошадей и их владельцев были собраны полицейскими в одном месте, я должен был произвести обмер всех животных, классифицировать и оценить их. Затем я распределял отобранных животных и, пронумеровав, отправлял на западную границу, где их согласно моему списку уже распределяли между фермами, прилагая к каждой лошади особый сертификат с указанием стоимости. Эти фермы сильно пострадали от гнета вермахта или же из-за чего-нибудь еще, и теперь животным предстояла каждодневная работа в поле. Все было в порядке. Немецкие фермеры все оплатили согласно установленной мной стоимости. Деньги были отправлены в департамент, который, в свою очередь, уже выделил необходимые суммы (поскольку этот же департамент управлял регионом, им нужно было заплатить за предоставленных лошадей).

Платежи происходили так: я собирал деньги за 170 животных и соответствующие товарные чеки, за вычетом платежей местному отделению администрации. Представляя животное, фермеры должны были назвать свое имя и место проживания для регистрации. Слепому было видно, по крайней мере, я прекрасно понимал, что несчастный, забитый польский фермер едва ли мог даже пробормотать свое имя, а если и мог, то оно все равно не было услышано в той суматохе. Итак, животные были записаны и списки составлены. Полицейские держали все под контролем. Однако деньги так и не поступили по адресу1.

Позже я слышал такие же истории от самых разных людей: поляков и немцев с Волги, Украины, Белоруссии, Галиции и многих других регионов — но мы осмеливались обсуждать их только в узком кругу друзей. Люди с радостью приветствовали и принимали Landser,[24] первые военные отряды и власти. Но повсюду проклинали партийную машину, начинавшую работать после, с ужасом подчиняясь ей.

Не все подвывали волкам, только беспринципные люди. Но все же охкрыто восстать было невозможно, обычно это означало потерю всего — и семьи, и жизни. Обладавших знаниями и способностями просто наделяли почетными полномочиями в той или иной сфере деятельности, и горе тем, кто пытался избавиться от этой смирительной рубашки. Существовали эффективные способы заставить своего фолькс-геноссе лезть из кожи вон. Система превращала каждого в податливый рабочий инструмент, и, как я уже объяснял, располагала для этого всеми необходимыми полномочиями. Поставь тебя к стенке, прижми дуло пистолета к груди — тут уж подчинишься, как миленький.

Солдату на передовой приходилось легче, хотя его ежечасно посылали в атаку на весь мир. Он, по крайней мере, был избавлен от отупляющей и раздражающей рутины. Он отлично проводил выходные дома, но в кругу товарищей чувствовал себя намного лучше. Постоянный надзор и контроль властей были чужды и незнакомы ему, хотя даже личная жизнь его семьи была под контролем. Мать семейства и домохозяйка, к примеру, должна была каждое утро в восемь часов приходить за инструкциями и разъяснениями. Сын, школьник в форме гитлерюгенда,[25] тоже выполнял какие-то дополнительные обязанности, как и его сестра-школьница. А за маленькими непоседами, младше шести лет (на них, к счастью, форму не напяливали), присматривали любящие дедушки и бабушки или соседи.

Так и жили. Кое-какие отличия могли быть, разумеется, но на протяжении долгих лет результат оставался прежним — из-за такого отношения новое поколение росло отчужденным с самого детства, постепенно дичая, молодые не признавали ни Бога, ни черта, ни родителей, ни воспитательных учреждений.

Sekundaner[26] одного из учреждений был призван к ответу на суде по делам несовершеннолетних, под его руководством группа его сверстников ограбила какой-то погреб. Отца мальчика обязали присутствовать на слушании, где произошел следующий диалог:

— Ваш возраст?

— 56 лет.

— Род деятельности?

— Работник почты.

— Дети?

— Старший сын — солдат — имеет награды, перспективу карьерного роста. Одна дочь, замужем, зять — высокопоставленный служащий, тоже на фронте. И вот здесь еще один.

— И как получилось, что обвиняемый совершил такое?

Подавленный старик не смог удержаться и произнес: «Всех остальных детей вырастили и воспитали мы с женой, а этого — вы». Конечно, он брякнул, не подумавши как следует, и ему не повезло. Результат? Увольнение с работы без пенсии и дисциплинарное взыскание.

Вскоре государство взяло на себя воспитание молодежи. Профессиональное обучение все же требовало персонального наставника, и без моего согласия и даже собеседования я был принят в школу, известную как Lehrbetrieb[27] — передавать опыт ученикам. Годами мне удавалось избегать появления этих учеников и, соответственно, раздражения и неизбежных забот. Редкие торговые операции училища оказывались под запретом из-за учеников, которые часто оказывались доносчиками. Как член экзаменационной комиссии, я периодически принимал участие в некоторых школьных мероприятиях и часто не мог справиться с растущим гневом, особенно когда происходило нечто подобное.

Bahnuhrer[28] в своей заключительной речи (ему было девятнадцать или двадцать лет) пояснял толпе преданных и внимательных юношей 16–18 лет: «Вам больше не придется работать, как работали ваши отцы. Вы все будете управлять своим собственным делом. У вас уже полно иностранных рабочих в подчинении, а после войны их будет еще больше!» После подобных наставлений растущее поколение 1940-х было выдрессировано и подготовлено к тому, что все должно было идти точно по плану. Невозможно было образумить такого велеречивого пророка, да и спорить с ним нельзя было. Этих молодых фюреров трепировали нацисты, а потом, словно цепных псов, спускали на несчастных немцев.

Честно говоря, во всем этом есть и другая сторона. Нельзя отрицать, что результатом таких обстоятельных тренировок становились блестящие спортивные достижения и крепкое здоровье. Постоянно проводилось выявление наиболее одаренных детей, причем независимо от социального происхождения, чего раньше не было. Основной принцип «Frei Bahn dem Tuchtigen!»[29] отнюдь не был пустыми словами.

Воспитание девочек осуществлялось по тем же принципам, несмотря на определенные перегибы касательно исполнения распоряжений. Хорошо воспитанная и ухоженная дочь важной и состоятельной женщины должна была провести год в работе наравне с дочерью простого рабочего — помогая фермерам, занимаясь физическим трудом, подсобной работой, словом, выполняя любое порученное ей дело. Для каждой из них это была прекрасная возможность узнать друг друга, получить ценный для дальнейшей жизни опыт.

Будущий солдат, свободомыслящий выпускник военной академии или туповатый гражданский служащий без воображения, — ко всем относились одинаково, устанавливая объемы работы и труда. Мальчишки получали дисциплинарные инструкции, их держали на чертовски коротком поводке. Их учили не только профессии отца, но и обращению с топором, лопатой, мотыгой, пилой, молотком и другими набивавшими мозоли инструментами. Они также интенсивно занимались легкой и тяжелой атлетикой, это не вредило никому. Что касается молодой девушки из хорошей и достойной семьи, новые знания также шли ей впрок. В конце концов, избалованный белоручка становился настоящим человеком.

Для лучшего понимания ситуации и последующих событий следует описать, в какой среде мы жили. Важно сказать несколько слов об иностранцах, живших с нами. Это были военнопленные, заключенные, интернированные и «Hiwi» (волонтеры).[30] Ко всем без исключения (пока они/желали работать и если не были подлецами, вредителями и не пророчили несчастий) относились хорошо, о них заботились, им платили, независимо от национальности.

Случались и в лагерях приемы пополнения, в особенности в тех, где руководство проявляло мягкотелость, что кто-нибудь из пленных совершал недопустимый поступок. Этот инцидент становился объектом самого пристального внимания. Ныне некоторые страшные истории о концлагерях явно преувеличены и не соответствуют действительности, впрочем, я лично не получал информацию из первых рук, еврейские пленные знают лучше. Самая отвратительная глава немецкой истории была написана не народом. Народ ее проклял и отверг. Об этом можно говорить и говорить.

В целом, у иностранных пленных не было особых причин жаловаться, а если сравнить наши условия жизни того времени, надо сказать, что пленные жили ничуть не хуже. Годами позже я бы с радостью подобрал куски хлеба, которые они выбрасывали; когда я был в плену, это был настоящий праздник — получить объедки, предназначавшиеся свиньям.