Соглядатай Его Величества - Пол Доуэрти

Корбетт протискивался сквозь шумную людскую толчею с ее бьющими в нос запахами. Он провел в Париже уже неделю и пытался забыть о своих трудных поручениях, расхаживая по этой самозваной столице Европы. Париж простирался по обоим берегам Сены; расширяясь, этот город, выросший вокруг замков и поместий короля, вместил в себя и роскошные дома купцов, и лачуги ремесленников.

Центр Парижа располагался на Иль-де-ла-Ситэ — островке посреди Сены, где высился собор Парижской Богоматери и королевский дворец Лувр. Парижем правили короли, но по-настоящему заправляли в нем цеха ремесленников. У каждой отрасли имелся свой квартал: аптекари занимали центр города, книготорговцы, продавцы пергамента, писцы, иллюстраторы сидели в Латинском квартале на левом берегу Сены; менялы, ростовщики и ювелиры — в Гран-Пор. Приближаясь к Гран-Шатле, Корбетт заметил, что ремесленники, которым запрещалось назойливо зазывать покупателей, вывешивали возле своих лавок огромные вывески — например, гигантскую перчатку, пестик или шляпу.

Париж был преуспевающим городом с оживленными рыночными площадями: хлебом торговали на Пляс-Ма-рибэ, мясом — на Гран-Шатлэ, колбасами — на Сен-Жермен, цветами и безделушками — на Пети-Пор. Корбетт прошелся по широкой улице, где впору было разъехаться двум или трем повозкам, до Орбери, или большого Травяного рынка, на пристани напротив Иль-де-ла-Ситэ. Корбетт любил аромат пряных толченых трав, напоминавший ему о родном западном Суссексе. Он был по природе человеком замкнутым, но нравились ему и толпы, и наглое лукавство купцов, сбывающих свой товар. Корбетт шел между прилавками и пытался высмотреть, кто из мясников выпустил кровь из мяса, а кто подкрасил этой кровью жабры залежалой рыбы, чтобы придать ей свежий вид. Его приводило в восторг подобное мошенничество, позволявшее выдавать видимость за суть.

Ведь и в политике творится то же самое! Корбетта удивляло все то, что происходило в Париже со дня его приезда, и ему требовалось время, чтобы поразмыслить и во всем разобраться. Английским посланникам отвели для постоя большое поместье возле главного парижского моста через Сену — беспорядочную громадину с зубчатыми стенами, островерхими башнями и огромным внутренним двором. Англичане вскоре почувствовали себя как дома: у людей вроде Бласкетта имелись и свои достоинства, ибо, движимые собственным властолюбием, они быстро установили порядок, закупили снеди, потребовали навести чистоту на кухне, — жизнь налаживалась. На третий день после прибытия в Париж глав английского посольства позвали в Лувр, на встречу с королем Филиппом и его советниками. Они собрались в большом зале дворца, украшенном ярко пламенеющими, кроваво-красными стягами, изысканными занавесами и сине-золотыми эмблемами французского королевского дома.

Пол был застлан свежесрезанным камышом, пересыпанным весенними цветами, а вокруг тяжелого дубового стола, стоявшего на помосте в дальнем конце зала, горело множество восковых свечей в тяжелых железных шандалах. По одну сторону стола сидели Ланкастер, Корбетт и другие английские посланники. Когда внезапно раздался резкий звук трубы и в зал вошли король Филипп и его приближенные, посланцы поднялись. Корбетта в первый же миг поразила величественная наружность французского короля, облаченного в синий бархатный наряд, отороченный драгоценным белоснежным горностаем, расшитый серебряными геральдическими лилиями и перехваченный широким золотым поясом. Светлые волосы короля, на которых сверкал серебряный венец, ниспадали до плеч, обрамляя белое лицо с узкими глазами, орлиным носом и тонкими бескровными губами.

Филипп IV, от каждого жеста которого исходило величие, кивнул Ланкастеру, а потом, усевшись в огромное дубовое кресло во главе стола, утомленным взмахом руки в пурпурной перчатке дал знак английским послам и собственным приближенным, чтобы те занимали свои места. Корбетт сел, но чуть не вскочил снова, когда вдруг с удивлением заметил возле французского короля маленькую темную фигурку: этот человек глядел на него в упор, даже не пытаясь скрыть злобного выражения. Корбетт снова всмотрелся в него, все еще не веря своим глазам, но ошибки быть не могло: то был Амори де Краон, тайный агент французской короны. Несколько лет назад Корбетту доводилось встречаться с ним в Шотландии, и, судя по злобной искорке в глазах де Краона, французский сановник не забыл и не простил Корбетту его ума и находчивости. Корбетт отвел взгляд, чтобы собраться с мыслями, и спрятал удивление под непроницаемой учтивой улыбкой.

Филипп IV распорядился, чтобы писцы уселись позади него за маленьким столом, и приступил к привычным придворным церемониям — представлению гостей и заботливым расспросам о здоровье «дорогого кузена Эдуарда Английского». Корбетт искоса наблюдал за Ланкастером, которому все это притворство было настолько поперек горла, что он чуть не давился яростью. Тем временем французский король, неподвижно восседая в кресле, все говорил и говорил, сухо и монотонно, уставившись куда-то поверх голов английских посланников. Не удосуживаясь сделать паузу, чтобы Ланкастер мог что-либо ответить, Филипп вкратце обрисовывал положение дел с Гасконью, как оно ему виделось: он — сюзерен этого герцогства, и пускай Эдуард — король Англии, но, будучи герцогом Гасконским, он приходится французскому королю вассалом; а так как гасконские сеньоры Эдуарда напали на собственность французов, то Эдуард нарушил феодальные узы верности, следовательно, герцогство должно быть конфисковано в пользу сюзерена, то есть французского короля. Тут Ланкастер уже не мог сдержать гнева.

— Ваше Величество, — перебил он, — может быть, у вас и были справедливые поводы напасть на герцогство, однако по какому праву вы продолжаете удерживать его?

— О, тут все очень просто, — бархатным голоском ответил де Краон. — Французские войска рассредоточены по всему герцогству, а значит, — тут он широко повел руками в стороны, — мы, затаив дыхание, ждем, что вы на это скажете.

Ангийские посланцы уже обсуждали между собой стратегию и тактику, которых им следует придерживаться в ходе встречи с французами, и тогда Ланкастер, преодолев свою неприязнь к Корбетту, попросил его вмешаться, когда тот сочтет нужным. Теперь Корбетт решил, что подходящий момент настал.

— Ваше Величество, — вставил он, прежде чем Ланкастер успел бы ответить градом новых опрометчивых замечаний. — Означает ли это, что наши страны ныне находятся в состоянии войны? В таком случае, — он развел руки, передразнивая жест де Краона, — наша встреча окончена, и мы просим позволения удалиться.

— Месье Корбетт, — ответил французский король, и на его лице мелькнула улыбка. — Вы неверно истолковали слова де Краона — он всего лишь описывал положение дел таким, каково оно есть, — но не каковым ему следовало бы быть.

Тут англичане ухватились за этот оборот, «следовало бы быть», и последовало длительное, подробное обсуждение дальнейших переговоров. Корбетт сидел с отстраненным и бесстрастным видом, прекрасно сознавая, что и де Краон, и его господин Филипп IV исподволь наблюдают за ним. В воздухе, будто пушинки, носились слова «аллод», «лен», «феод» и «сюзерен», и Корбетт сделал вывод, что французы намереваются удерживать за собой герцогство как можно дольше. И все-таки и он, и Ланкастер, который переговаривался с ним тихим шепотом, пришли к заключению, что французы не просто тянут время: захват Гаскони — явно лишь часть какой-то более крупной игры.

Споры продолжались до тех пор, пока обе стороны не сошлись на том, что дебаты следует возобновить, выждав некоторое время. Впрочем, оставались и еще не затронутые вопросы, и Ланкастер бесцеремонно взял слово.

— Ваше Величество, — проговорил он торопливо, — в Париже бесследно исчез человек английского короля Симон Фовель.

— Не бесследно, — саркастически ответил де Краон. — С сожалением приходится сообщить, что месье Фовель мертв. Его убили — возможно, кто-то из оборванцев, которые целыми шайками бродят по городу.

Его слова вызвали среди англичан ропот недовольства.

— Это никуда не годится! — вскричал Ланкастер. — На нас нападали в предместье Парижа, а теперь в самом городе убит человек английского короля! Неужели предписания французского государя не стоят и ломаного гроша и священную неприкосновенность послов можно с легкостью нарушать?

— Месье Ланкастер! — воскликнул Филипп. — Поглядите фактам в лицо: на наших посланников тоже нападали в Англии, а происшествие под Парижем достойно сожаления, но мы ведь уже принесли вам свои извинения и заверения в том, что мэр города начал усиленные поиски преступников. Что же касается месье Фовеля, — тут король понизил голос, — то, похоже, ваш человек пропустил мимо ушей наши советы. Ведь он, вопреки нашим увещаниям, ходил по улицам один, в ночную пору. Разумеется, мы сожалеем об обоих происшествиях, но их ведь было только два — не правда ли?