Единственная - Ольга Трифонова

Вечерние посиделки на квартире в Кремле не утомляют и не держат в напряжении, как бесконечно длинные обеды в Зубалово. Там напряжено все и всё грозит взрывом. Отношения между родственниками, её с Иосифом отношения и отношения Иосифа с «ближним кругом» товарищей по партии. Федя и Яша терпеть не могут друг-друга, Маруся Сванидзе ненавидит своих золовок — Сашико и Марико, считает хитрыми приживалками, пользующимися добротой Иосифа; отец и мать вечно надутые и перманенто в ссоре; Павел терпеть не может Маланью (так Иосиф прозвал Маленкова); Иосиф с трудом выносит Ирину Гогуа, которая всем говорит колкости. Вот и вертись, гася вспыхивающие то там, то сям на разных концах стола маленькие пожары. А Иосиф, словно не замечая крошечных протуберанцев, наслаждается семейным счастьем. Смешивает в бокале красное и белое вино, ставит любимые пластинки, дразнит самолюбивую Кирку. Эту девчонку, дочь Павла и Жени Надежда любит больше всех остальных детей семейства.

Она не заходится в щенячьем восторге, когда Иосиф побрасывает ей на тарелку апельсиновую кожуру или кусочки печенья (его любимая возмутительная шуточка), долго спорит и не соглашается лезть под биллиардный стол, если отец проигрывает в биллиард и вообще держится независимо и с достоинством маленькая гордячка.

Когда Надежда поставила на дворе в Зубалово белую прекрасную юрту для детей, Кирка немедленно перебралась туда со всеми своими игрушками, и иногда Женя носила ей в юрту обед. Но потом все дети, конечно же, захотели обедать в юрте и Кирке, во избежание скандала, пришлось покинуть своё убежище.

Зина тоже отмечала Кирку и на день рождения подарила ей пупса с закрывающимися глазами. День рождения был испорчен, потому что Светлана от зависти рыдала так надрывно и громко, что Надежде пришлось, крепко взяв её за руку, увести с террасы в дом. Вой раздавался до тех пор, пока к завистнице не отправилась Зина и вскоре на террасе появились Зина вместе с зарёванной Светланой, и Светлана сообщила Кирке, что на день рождения тетя Зина подарит ей настоящую маленькую плиту с кастрюльками и сковородочками.

Зина Орджоникидзе и Ирина — очень разные, но они — настоящие подруги, без зависти, без расчёта и корысти. Другое дело Полина. Умная, острая на язык, замечательная хозяйка, преданнейшая жена и лучшая советчица Вячеславу Михайловичу — именно она почему-то считалась главной подругой. Иосиф всячески поддерживал эту версию и, вообще, Полину Семёновну ценил, разговаривал уважительно, не то, что с Ириной: «Как дела шаромыжница?»

Но ведь именно он как-то сказал: «Не люблю евреев. С ними всегда ощущение, что тебя облапошивают».

Вот и с Полиной чувствовала себя облапошенной. Каким-то образом Полина умела вызнавать у неё все подробности её горько-сладкой семейной жизни, вздыхала и говорила: «Безоблачных браков не бывает. Надо терпеть, учитывать, что на Вашем муже лежит бремя ответственности за всю страну, за всех нас. Иногда выдержка изменяет. Это понятно, это надо прощать».

А Ирину уволила с должности библиотекаря за то, что та сказала Надежде о том, что Полина рожала свою Светлану в Берлине. Оказывается — это большая тайна даже для «самой близкой подруги».

И ведь каким тоном, какими словами.

— Это Вы сказали Аллилуевой (это о ближайшей подруге — Аллилуева), что я рожала в Берлине?

Ирина, стоя на последней ступеньке лестницы, — расставляла на верхней полке книги:

— Возможно. Не помню. Разве это секрет?

— Пожалуйста передайте Авелю Софроновичу, чтоб он прислал вместо Вас другого работника.

И выплыла. Элегантная и надушенная. Спина удивительно прямая (носила корсет, но это тоже считалось тайной).

Ирина просто кипела, рассказывая об этом эпизоде, грузинский акцент усилился:

— Не доверяй ей, Надя. Она тебя не любит, она — не друг. Чую сердцем. И вообще — никому здесь не доверяй. Это гадюшник. Ты — умница. В доме у тебя хорошие люди. Они тебя любят и уважают. Береги их, ты их нашла, ты их и береги. Не давай матери командовать, она унижает людей. И Нюра пусть не лезет в твою жизнь. Ты — хозяйка. Но ты слишком деликатная и добрая. И доверчивая. Нюра, извини конечно, — хоть и добрая, но дура. Женя — себе на уме, она видит и понимает, а, может, и знает гораздо больше чем ты. Несмотря на её красоту и женственность, характер у неё мужской, она тебя не предаст, но и не довериться тебе, потому что видит твою импульсивность. Она одна по-настоящему понимает что такое Иосиф и знает, что главное — не показывать ему своего страха перед ним.

Маруся — тоже дура, но лукавая.

У Вас болит плечо?

— А твои мымры в Секретариате для Иосифа отца родного продадут, и все тебе завидуют. Завидуют, что вы любите друг-друга.

Покажите, где болит?

— А это? — Надежда сдвинула с плеча рукав кофты и показала черно-малиновый кровоподтёк.

Разговор происходил у неё в комнате, сидели с ногами на огромной зелёной тахте, как когда-то в Петрограде гимназистками.

— Ты его очень ревнуешь. Это заметно, и это его бесит. Он стыдится за тебя.

— Ревность была не при чем. Это из-за другого…..

— Из-за чего? — глаза Ирины блеснули острым любопытством.

— Не могу сказать. Это связано с работой.

— Ну и не надо. А помнишь, как вы все — ты, Нюра, Федя приходили к нам по субботам мыться. А потом мы сидели вот так на тахте…

— И на день рождения ты подарила мне чашку с шоколадными конфетами «Эйнем», вон ту, видишь, я её храню.

— И буфет из вашей квартиры и скатерть эту помню, и помню как ты вдруг подстриглась, исчезли твои чудные косы, и знаешь, что я поняла тогда….

— Что? Ну говори, что ты поняла?

— Тебе очень не к лицу было. Грубило и старило.

— А что ты поняла? Не увиливай!

— Я догадалась, что ты стала женщиной. К тому же ты похудела ужасно, Ольга Евгеньевна все платья тебе перешивала….. И ещё я помню, как к нам прибежал Сергей Яковлевич и сказал, что Иосиф тебя увёз. Он всё повторял что тебе нет ещё семнадцати, он был в ужасном состоянии.

— Бедный папа! Сколько мы ему доставили страданий и сколько ещё доставим. Только у Нюры все всегда было правильно и хорошо.

— Потому что она почти юродивая до того глупа.

— Ты прямо как Иосиф говоришь. Нет, она не глупая, она очень добрая. А что говорили твои родители, когда папа прибежал?

— Каллистрат был в ярости, он меня выставил из комнаты, но я слышала, как он кричал: «Только большевик способен на такую подлость — соблазнить дочь друга!», а мама успокаивала Сергея Яковлевича, говорила, что Ольга Евгеньевна тоже убежала с ним из дома в пятнадцать лет, что это у вас семейное. А Сергей Яковлевич: «Это потому, что её сватали за старого колбасника. Сосо тоже старше Нади на двадцать два года, даже на двадцать три. Зачем она ему, — она ребёнок».-и всё такое. Каллистрат ему поддакивал, а мама, наоборот… «Это хорошо, что старше, солидный человек, знает жизнь…» И тут Каллистрат как закричит: «Что ж ты в Балаганске за него не пошла, ведь он сватался!»

— Он сватался?! Да он глаз на меня поднять не смел!

— Нет сватался, почему не пошла?

А мама: «Ну что ты мелешь, Каллистрат, ведь я тебя любила». Я и не знала, что Иосиф к маме сватался в ссылке. Как только посмел, разве он может сравниться с таким красавцем как Каллистрат — низкорослый, рябой… Ой! Прости! Он стал гораздо красивее теперь…

— Потому что у него власть.

— Да нет не поэтому, плечи у него широкие… Господи, ну почему я такая дура!

— У него под кителем ваты много.

— Он тебя сильно обидел?

— Нет, скорее напугал.

— Я его тоже боюсь. Давно боюсь. Помнишь, мы у вас на Рождественской пили чай, и так весело было. Лёва и Федя изображали сцену из фильма, из «Золотой серии» Пата и Паташона, а Иосиф вошёл и сел не с нами, а в темном углу на сундуке. Ольга Евгеньевна позвала его к столу, а он из темноты буркнул: «Туда!» Что это означало? И, будто плита чугунная повисла над нами. Лева и Фёдор перестали паясничать….

— Это были тяжелые времена, трудные, перед самой революцией, ему не до паясничанья было.

— А по-моему, он просто ревновал. Ещё с нами тот студент был родственник Ноя Жордания, он тебя к нему ревновал. Всегда с ним спорил и так зло, и слова такие ужасные употреблял — «засранцы, охвостье».

— Он ещё и не такие употребляет. Но я его не боюсь. Я его жалею, вокруг него такие ничтожества, он выше всех на голову.

— И Бухарина? И Троцкого? И….

— Он жалеет его. Старается оградить от всех неприятностей. А тут ещё ваши Закавказские дела…

— Грузины не хотят Федерации. — Ирина выпрямилась, тёмно-русые кудри клубятся вокруг бледного лица, глаза расширились, ну просто Медуза Горгона, — Каллистрат говорит, что это Иосиф навязывает Федерацию, а Владимир Ильич ничего не знает, от него всё скрывают. У вас там в Секретариате такие дела творятся, — она погрозила маленьким кулачком, — такие дела….